Моя борьба

Радио в квартире оставалось включенным. Спектакль о Чернобыле закончился, и теперь звучал голос Рейгана. Какое-то интервью. Машка Рейгана ненавидела, как и он ненавидел порой русских и советских людей. Неизвестно, что он делал в эпоху маккартизма, так как остался на своем месте. «Well», — говорил Рейган, как всегда, начиная любую свою фразу с этого пародируемого уже комиками «вэлл». «Он говорит как старик, совращающий маленькую девочку, протягивая ей конфетку, — «Well, little girl…»^[42]

Машка пошла за пивом, засунутым в морозилку для молниеносного охлаждения, и из кухни услышала о том, что «американцы человечны и гуманны — имея после войны атомную бомбу, мы могли повелевать всем миром. Но мы этого не сделали!»

— Сукин сын! — закричала певица из кухни, где на самом видном месте стояла большущая свинья-копилка. — Они людоеды просто… Да, но как можно от людоедов требовать не кушать человечину, это у них в генах…

Свинья-копилка была подарена Машке писателем на день рождения. И недоверчивая, как мама писателя, Машка думала, намек ли это на то, что она, Маша, свинья? Она вернулась в комнату и зло выключила приемник — одно из немногих ее приобретений в самостоятельной жизни. Накопляемых денег в свинье хватало только на оплату квартиры.

Писать у нее не было настроения — как будто у тебя всегда есть настроение петь?! ты же поешь тем не менее! — и она уселась перечитывать — в который уже раз! — написанный давно текст.

Крок-Хоррор

Я очнулась лежащей посередине комнаты, среди мусора. Видимо, я потеряла сознание на несколько минут. Скелетик рыбки отклеился от бедра — я встала и пошла в спальню. Я нашла красную свечу и вставила ее в подсвечник. Зажгла ее и легла в постель. Наверное, мне все причудилось…

Ли пришел, когда свеча уже потухла, расплылась и вылилась за края подсвечника. Он тихо пролез под одеяло и прижался своей грудью к моей спине, прилип, врос. «Делай мне хорошо», — вздохнул он. Я повернулась и стала водить рукой по его затылку, не такому уже колючему, как только после стрижки. Мы обнимались и, медленно целуясь, проваливались в сон.

Мне снилось, что я туннель. Черный и бесконечный, шпаловый путь.^[43] Ребристо-волнистый, как на нёбе за верхними зубами. Я пасть. Я кого-то заглатываю. Кого — я не знаю. Только-туннель, пасть ощущает. Нет. Просто — знает. Кто-то упирается надо мной в стену, в старый скрипучий шкаф. И я проваливаюсь опять, еще глубже, будто во второй сон во сне.

Мне прямо в лицо прошептали «Fucking bitch»^[43]. Я открываю глаза и вижу ее любовника, Семишоно, — ирландца, шотландца, француза и алкоголика. Мы узнаем друг друга и ненавидим.

Я скашиваю глаза влево и вижу Ли. Он лежит на животе, с закинутыми над головой руками. Как, убитый в спину. В комнату вкатывает калека-японец на вилл-чеар. На коленях у него металлический травелер-кит^[44]. Японец хихикает и кричит «Анеле!». Ли лежит с добрым лицом. Он даже чуть улыбается. Ему снится что-то хорошее. Не мокрые родители.

И вот входит Она. Как громко и злобно стучат ее каблуки! Они принадлежат черным замшевым сапогам. Она в накидке и в шляпе с перышками убитого тетерева. У нее недокрашены губы. Рот приоткрыт. Не от страсти, а от выпирающих передних зубов. Она сбрасывает с себя накидку и бросает ее на калеку-японца. Он жалобно ругается, пугаясь в накидке. На него же приземляется шляпа с убитым тетеревом.

У нее длинные прямые волосы. Бледные и ниже плеч. На ней ничего теперь нет. Кроме волос. Но почему-то следы от трусов — отпечатки их швов бегут вокруг талии и по бедрам, от больших трусов. Может быть, она сняла их за дверью. Она быстро и уверенно идет к шкафчику в углу комнаты, у окна во двор, где орет попугай югославов. Она открывает шкафчик. В квадратик стеклышка вставлена открытка с чьим-то серебристым задом. Она наклоняется над нижней полкой, и я вижу черное между ее ног, сзади. Она не раз здесь была и открывала шкафчик… Или Ли открывал… Она достает кожаные браслетики-наручники с цепочками, и к одному браслету привязан полосатенький — сине-белый — ремешок, потому что он не дотягивается до ножки кровати. Она достает еще длинный черно-лаковый чехол. Футляр. Она все знает. В нем огромный резиновый член. Ли ебал ее этим членом, и они сидели на постели потом и удивлялись — как глубоко он вошел в нее! Больше чем наполовину! Другой его конец она не вставляла в него, потому что после такого члена только «Fist fucking»^[45].

Она садится ему на ноги, прямо под девочкино-мальчиковой его попкой, раздвинув ляжки, как на коня.

Как по-разному можно сказать об одном и том же! Он — голенькая розовая щелка. Я — лысая пизда. Волосы седеют не только на голове. В старости я буду красить их хной и в паху. У нее уже лысая. Такими лысыми могут быть глаза, когда все лицо загримировано, а ресницы — нет. У нее — лысые глаза. У нее — лысая пизда.