Моя борьба

Ошалевший клиент решил не заправляться и быстро уезжает. Бешир провожает его народным жестом. Арабская радиостанция передает песни какого-то очень популярного певца, долгое время запрещенного в Алжире. Жозе ругает Францию, пьяный Бешир ругает, Козел с Козлихой и Акли и в то же время — они машут рукой, «ааа, у власти канальи и проходимцы, все равно ничего не сделаешь» и предпочитают жить здесь, во Франции. Потому что здесь можно существовать в отрыве от общественной и политической жизни, никто за это не корит, не преследует и — главное — совесть не мучает. Демократия для них заключается, видимо, в свободе неучастия. Потому что у себя в Алжире не участвовать невозможно. Машка, сравнивая себя с ними, пыталась представить себя в СССР в период перестройки. Участвовала бы, конечно, в чем-то. Хотя она с трудом представляла себя живущей все эти годы на Родине. Либо ее уже давно бы посадили, потому что орала бы, руку бы «за» не поднимала, либо она вышла бы замуж за иностранца, либо спилась, и теперь было бы все равно — перестройка или нет — где достать выпить было бы главным.

На стойке кассы валяется «Паризьен» — это их газета. По ней они обсуждают политику и события в мире, во Франции, в Алжире. Машка этой газеты даже никогда не видела до бензоколонки. Она все покупала «Херальд Трибюн», а в последнее время «Ли-берасьон». Засыпала она иногда под радио «Москвы». В «Паризьен» же было много цветных фотографий, гороскоп, сплетни о знаменитостях, всякие таксомоторные анекдоты. Это была народная газета Народ, видимо, находил в ней отражение своих интересов, по их, по-народному выраженные какие-то мнения. Демократия — это управление во главе с общественным мнением — орало радио «Франс Интер». Управление знало мнение этих вот людей, составляющих французское общество? Кто их спрашивал, кто учитывал? «Паризьен»? У них у всех французские паспорта! Некоторые вообще жизнью рисковали за интересы Франции… Об интересах общества обычно приглашали высказаться финкелькрота^[58], ломающего пальцы, который, может, и на бензоколонке никогда не был и не подозревал об этой вот части общества.

К «Мобилю» подкатила машина Олега, певца из «Царевича». И сразу за ним примчался безумный, маленький, но с огромной головой араб Павиан Он был пьян, и его заносило резко в стороны.

— Э-э, не побей тут все! — заорал на него Жозе и расставил руки, будто пытаясь поймать Павиана.

Олег шел сзади и хохотал, напевая какие-то арии.

— Ну что, пьянчуги, вы уже здесь? Берта, не свались со стула. Твоя подруга Еленка сегодня так наклюкалась, что на руках пришлось выносить!.. Тощища у нас… Из-за взрывов, наверное, боятся ходить, — Олег обнимается с Лешей и тот наливает ему «розе».

Машку Олег называет Большой Бертой и Бертой — большой ногой. Еленка была польской певицей и одно время, в августе, когда Машка работала в «Царевиче», они вместе хулиганили там После Олега может подъехать маэстро из «Этуаль де Моску», его имя переделывают в название алжирского города Полис-росс. Даже шеф из «Разина» может подъехать и придать этой бензоколонке совсем абсурдный вид своей моцартовской косичкой, сединой и бабочкой под шеей.

Сбор этих людей здесь можно объяснить еще и их отчужденностью, их особнячесгвом, отдельностью. Да, они все французы и объясняются они все по-французски… после нескольких бутылок здесь, правда, как на вавилонской башне — русский, французский, алжирский, плюс радио, ревущее американским роком, но все они могут себе позволить посмотреть на Францию как бы со стороны. Даже, совсем французы музыканты, из-за постоянного общения с нефранцузами, из-за исполнения не французской музыки, уже были какими-то не совсем французскими. И Медведь, стоящий за углом, в кустах, стеснительно топчась и теребя что-то в своих толстых и масленых пальцах, ожидая, пока его позовут — он тоже был какой-то аутсайдер. Чужак в жизни.

Жозе орал Павиану, чтобы тот убирался, раз такой пьяный. Радио перешло уже на несуществующий больше «Бронский Бит» — мальчик, похожий на Тин-Тина, фальцетит долго и еще дольше. Подъезжает такси Акли, и он выходит из него, похожий, как некоторые арабы, фигурой на тетку. Португалец бежит на свою станцию, кто-то сигналит у его бензоколонки, на ходу обмениваясь рукопожатием с Акли. Бешир водит пальцем по небу, пытаясь, может быть, обрисовать Большую Медведицу, единственную ему известную. Жозе пихает Павиана, и тот чуть не падает на входящего Акли, который вдвоем с Жозе уже ругает Павиана, объясняя ему, что он очень пьян. Медведь выходит из-за кустов, и Леша машет ему рукой, зовя в домик. Протягивая ему уже стаканчик.

Медведь в той же одежде, что и днем, когда работает — в масленом комбинезоне, в пропетроленных штанах, о которые он вытирает руки. Они у него сероватые, как бы смуглые, он и лицом темен, будто загорел. Он вроде араба получается! У него большие мягкие губы, и он опускает их в стаканчик, и в этот момент Павиан со всего маху летит головой в стекло.