Моя борьба

Израильтянин тем временем уже держал месье Ду-Ду за лацканы пиджака, и тот стал его отпихивать. Кто первым нанес удар, Маша не поняла. Только месье Ду-Ду уже бежал за израильтянином к двери securite^[99], той, что выходила на какую-то лестницу соседнего дома. И там, у лифта, стояли двое, из секью-рите. Стояли ли они там всегда или только, когда в ресторане был кто-то важный, Машка не знала. Бедный месье Ду-Ду упал, и Вячеслав удерживал израильтянина от нападений на лежащего. Марчелка рвалась на помощь Ду-Ду, Терезка же убежала вниз, к туалетам, спрятав деньги в грудях. Владик пел для столика обычных французов, куда переместился оркестр, от греха подальше, заработав уже пару тысяч на месье Ду-Ду. «Отчего же тоска тебя гложет? Отчего так грустна ты со мной?..» — нашептывал Владик, не отрываясь от происходящего. Израильтянин уже размахивал чековой книжкой, видимо, угрожая купить весь кабак. Месье Ду-Ду тоже лез в карман, из которого выпали пятисотки — вероятно, он забивал цену израильтянина и предлагал наличные. В конце концов его повели в кабинет. На лбу у него красовалась шишка, за которую он и держался. Марчелка побежала за ним и Адольфом.

Израильтяне стояли в баре Мишель, расплачиваясь и покрикивая, помахивая сломанными розами, среди которых была и Машкина. Музыка веселила оставшихся гостей «Калинкой» в исполнении Владика, слегка ущемленного тем, что он лично не участвовал в страстях. В конце концов победил месье Ду-Ду — тем, что остался в ресторане, пусть и раненый, а израильтяне уже поднимались в вестибюль. Маша вернулась на балкон за ширму.

«Они все crazy!» — смеялся Виктор, сев рядом с певицей в темноте. Ей удалось прихватить полный бокал шампанского со стола месье Ду-Ду, и она попивала, тоже посмеиваясь. Зина была как Баба-Яга за баром у полек — она не участвовала в скандале, и это было невыносимо для ее цыганской гордости. Она не могла жить без конфликтов. И если они не возникали сами по себе, то Зина их провоцировала, иначе это была не жизнь! То она страстно кого-то любила и опекала, то вдруг ненавидела, и тогда берегись! Она позвала своего Виктора, потому что не могла спокойно сидеть на стуле, и тот побежал с ней вниз к туалетам, где они иногда «репетировали».

— Маша, Леша рассказывал про своих птиц, и я сказала, что даже на примере гусей проявляется мужская неверная натура.

Машка пришла в бар Мишель, где сидел Леша и пил «Хайнекен», выданный ему Ирой с разрешения Мишель. Та что-то прогнусавила Вячеславу, напоминая ему о чем-то.

— Да, Маша, что вы там за предложения делали даме за израильским столом? — второпях пролепетал Вячеслав.

— О чем вы? — Машка и забыла уже о брошенной розе.

— Вы все-таки не забывайте, что это клиенты, что вы здесь работаете и не можете себя вести наравне с ними…

— Ой, я вас умоляю… Им спокойно не сиделось. Им было обидно… Расскажите мне, Леша, про гусей.

— Да, у меня заболела гусыня, ее муж гусак так переживал. А когда она умерла, так вообще голодовку объявил. Я думал, он сам помрет. Ну он орал, еби его мать! Но я купил другую гусыню, и он вроде ее выеб и больше не орет.

— Да, вот я и сказала — вот она, мужская верность! — барменше Ире было года двадцать три, она не так давно жила во Франции и еще была похожа на ленинградскую девушку своими косами, манерой гримироваться.

— Маша, вы не думайте, что мне очень хочется делать замечания. Я же не надсмотрщик Это не в моем характере. Я всех люблю. И я сам хочу погулять. Но мы здесь не можем особенно…

— Ладно, папочка, не переживай особенно, — Леша засмеялся по-детски, глядя на Вячеслава, с которым знаком был еще со школы.

— Леша, добрая душа. Он вас очень любит, Маша. И я вас тоже люблю и хорошо к вам отношусь. Когда вы меня не пугаете, И к вашему другу я очень хорошо отношусь, — Вячеслав зашел в каморку, где стояли ящики с водой, водкой и на полочке его персональная рюмочка водки, — ваш друг просто душка.

— Я только, Машенька, удивляюсь, как это украинец мог своего сына назвать в честь еврейского поэта?! — перед тем как сказать это, Леша подождал, пока Ира, по приказу Мишель, склонится над ведрами со льдом. — Это же все равно, что еврей назовет своего сына Адольфом!

Машка захохотала, и Вячеслав не замедлил приложить палец к губам: «Тише, тише!»

— Я обязательно ему передам этот ваш расклад. Но это ваши дореволюционные пережитки, Леша! Багрицкий был прекрасным поэтом!

— Да это не важно! Ты вон скажи это нащим, Миколке и Сашку, ууу, он тебе такое устроит!

— Вот так вот, Лешенька, между прочим, и вселяют вражду межнациональную, вот такими вот глупостями. В Советской Украине полно украинцев, женившихся на русских, и сами они уже не знают, кто они, а их дети-то… У них у всех в паспортах написано, что они украинцы. Чего им еще надо? Раньше они орали, что это унизительно, теперь орут, что этого недостаточно! Идея Советского государства была вообще объединительной, все были советскими.

— Такой национальности нет!