Моя борьба. Книга четвертая. Юность

Отец выпрямился и затушил окурок в большой стоящей между нами пепельнице. В воздухе висела цветочная пыльца, повсюду жужжали осы и шмели. Как насчет поработать учителем, спросил он и тяжело откинулся на спинку стула. Наверное, с прошлого раза, когда мы с ним виделись, он прибавил килограммов двадцать. В Северной Норвегии, сказал он, тебя с руками оторвут, ага. Если гимназию окончил – считай, они тебя уже на работу приняли. Может, и так, ответил я, подумаю. Да, подумай, сказал он, пива если захочешь, – знаешь, где ящик стоит. Отчего бы и нет, и я прошел в гостиную, темную, как яма, после уличного солнца, а оттуда – на кухню, где сидела Унни и читала газету. Она улыбнулась мне. На ней были шорты цвета хаки и просторная серая майка. Я возьму еще пива, сказал я. Бери, ответила она, сейчас каникулы. Ага, сказал я, а открывашка тут есть? Да, на столе лежит, сказала она, ты есть хочешь? Не особо. Уж очень жарко. Но ты же у нас на ночь останешься, поинтересовалась она. Да, подтвердил я. Тогда попозже поешь, сказала она. Я запрокинул голову и сделал большой глоток пива. Надо бы в саду поработать, продолжала она, но уж больно жарко. Ага, согласился я. И живот, сказала она, мешает. Ага, сказал я, само собой. Не хочешь на озеро пойти искупаться? Там, похоже, сегодня полно народа. Я покачал головой. Она улыбнулась, я тоже улыбнулся и пошел обратно к отцу. А, взял все-таки, сказал он. Да, – я опять уселся напротив. В прежние времена он бы пошел копаться в саду. А если не пошел бы, то следил за происходящим вокруг и все подмечал, будь то хоть остановившаяся неподалеку машина, водитель которой опустил стекло и выглянул наружу. Но все это осталось в прошлом. В его взгляде сквозило равнодушие, безразличие. Впрочем, не только: когда я посмотрел на него и наши взгляды встретились, то понял, что папа по-прежнему рядом и та жесткость и холодность, рядом с которой я рос и которой по-прежнему боялся, никуда не делась.

Он наклонился вперед и, поставив пустую бутылку на пол, взял еще одну и поддел крышку висевшей на связке ключей открывашкой. Отец всегда приносил себе по три-четыре бутылки разом, чтобы, как он говорил, не мотаться то и дело на кухню. Он поднес бутылку к губам и сделал несколько глотков. Ну да… – проговорил он, – хорошо сейчас, солнечно. Да, согласился я. По крайней мере, я загорел, добавил он. Да, согласился я, я тоже. О, слушай, он с шумом выдохнул, мы же солярий купили. Наверху стоит. Когда на улице все время темно, очень спасает. Да, ответил я, я его видел – там, наверху. Да, точно, он снова отхлебнул пива, поставил пустую бутылку рядом с предыдущей, свернул самокрутку, закурил и открыл еще одну бутылку. Ты во сколько ужинать собираешься? Мне все равно, ответил я, решайте сами. Да, в такую жару и есть не хочется, – он взял со стола несколько газетных листов. Я положил руку на перила и посмотрел вниз. Лужайка перед верандой была выжженной, не зеленой, а желто-коричневой. На серой дороге не было ни души. Неподалеку виднелась пыльная, усыпанная гравием площадка, за ней – несколько деревьев, а дальше снова стены и крыши домов. Знакомых у них тут не было, ни по соседству, ни в городке. Высоко в голубом небе показался маленький винтовой самолетик. В гостиной послышались тяжелые шаги Унни. Опять на шоссе Е-18 лобовое столкновение, сказал папа, легковушка с фурой столкнулись. Да? – откликнулся я. Почти любая авария – это скрытое самоубийство, сказал он, они просто въезжают в фуру или в скалу. И никто не знает, нарочно они это или нет. А так им и не стыдно получается. Думаешь? – спросил я. Разумеется, ответил он, и эффективно. Слегка руль выкрутил – и через пару секунды ты мертвец, – он показал мне газету, – шансов выжить не особо много, а? На снимке был изображен смятый в лепешку автомобиль. Это точно, – я встал, спустился по лестнице и прошел в туалет, где уселся на унитаз. Я слегка перебрал. Снова встав, я умылся холодной водой. Спустил воду – на всякий случай, вдруг кто-то прислушивался. Когда я вернулся на веранду, отец уже отложил газету в сторону и теперь сидел, положив локоть на перила, и я подумал, что он так же водит летом машину – опускает стекло и кладет на него локоть. Сколько же ему лет, подумал я и попробовал подсчитать. В мае будет сорок три. Я вспомнил его дни рождения – как мы всегда дарили ему один и тот же зеленый лосьон после бритья «Меннен» и я вечно ломал голову, что папа с ним будет делать, у него же борода. Я улыбнулся. Папа поднялся и, покачнувшись, на миг замер, чтобы не потерять равновесие. А потом обычным своим широким шагом двинулся в гостиную, поддернув шорты сзади.

После той нашей встречи мне все сильнее хотелось поехать учительствовать в Северную Норвегию. У этой затеи одни сплошные преимущества. 1) Я поселюсь очень, очень далеко от всех знакомых и буду полностью свободен. 2) У меня будет приличная работа и собственные деньги. 3) Я смогу писать.