Моя борьба. Книга пятая. Надежды

В кабинет вошла наконец Петра. Ни зонта, ни дождевика у нее не было, черная кожаная куртка блестела от влаги, мокрые волосы облепили лоб. Следом за ней появилась Труде, в зеленых непромокаемых брюках и зеленом дождевике с затянутым на подбородке капюшоном, в резиновых сапогах и с кожаным ранцем. Я поднялся, подошел к кухонной стойке и налил себе кофе.

– Кому-нибудь еще налить? – предложил я.

Петра покачала головой, остальные даже не взглянули в мою сторону. Остановившись под скошенным окном, Труде стягивала непромокаемые штаны, и, хотя под ними у нее оказались джинсы, она крутилась и извивалась, отчего у меня случился стояк. Я сунул руку в карман и постарался незаметно скользнуть за стол.

– Все в сборе? – спросил Ховланн со своего места у доски.

Фоссе сидел рядом с ним, скрестив на груди руки, как и в первые два дня.

– Первую половину занятия мы посвятим текстам Карла Уве. После перерыва перейдем к Нининым. Карл Уве, если ты готов, можешь приступать.

Я читал, остальные внимательно следили. Когда я закончил, началась дискуссия.

Я записывал ключевые слова. Эльсе Карин отметила язык – непосредственный и живой, а сюжет назвала чуть предсказуемым; Хьетиль сказал, что написано реалистично, но скучновато; Кнуту показалось, что похоже на Соби Кристенсена, впрочем, само по себе это вовсе не плохо. Петра заявила, что имена идиотские. Сам посуди – Габриэль, Гордон и Билли. Замах крутой, а вышло по-детски и глупо. Бьорг назвала текст интересным, однако сказала, что неплохо бы узнать побольше об отношениях между двумя мальчиками. Труде сказала, что он цепляет, но столько клише и стереотипов, что читать практически невозможно. Нине понравилось, что я не побоялся диалектных форм, и описания природы тоже понравились.

Последним слово взял Ховланн. Он отметил, что это реалистическая проза, что она узнаваема и красива, местами ему тоже напоминает Соби Кристенсена, и да, языковые шероховатости местами тоже встречаются, и тем не менее текст очень сильный, история получилась, что уже само по себе ценно.

Он посмотрел на меня и спросил, не хочу ли я что-то добавить или уточнить. Я ответил, что доволен разбором, что для меня это очень полезно, но хотелось бы знать, где именно там клише и стереотипы – может, Труде приведет примеры из текста?

– Запросто. – Она снова взяла в руки текст: – «Земля, на которую не ступала нога белого человека», например.

– Так это и задумано как клише, – сказал я, – в этом-то и смысл. Они так видят мир.

– Видишь ли, даже это уже клише. И еще у тебя тут «солнце проглядывало сквозь листву» и «мрачные черные тучи предвещали скорую грозу» – предвещали, ага. И «рукоятка кольта удобно лежала в ладони» – удобно лежала. И все время так.

– И еще очень много деланого и манерного, – добавила Петра. – Когда «Гордон», – улыбнувшись, она изобразила пальцами кавычки, – говорит: «Даю тебе five seconds», это ужасно глупо, потому что сразу ясно, что автор дает нам понять: они насмотрелись телевизора и поэтому говорят по-английски.

– По-моему, вы несправедливы, – вступилась за меня Эльсе Карин, – мы же не поэзию обсуждаем. Здесь важен сюжет, а каждое отдельное предложение оттачивать не обязательно. И, как сказал Рагнар, сама история – это уже ценно.

– Продолжай в том же духе! – подбодрила меня Бьорг. – По-моему, интересно! И в процессе многое наверняка поменяется.

– Да я согласна, – сказала Петра, – главное, имена эти тупые поменяй, и все будет отлично.

После обсуждения я чувствовал досаду и стыд, но в то же время растерянность: как я понял, все добрые отзывы имели целью лишь утешение, но ведь меня-то в академию приняли, а Хьетиля, к примеру, нет, значит, что-то хорошее в моих текстах все же есть? Но хуже всего – клише, а они, если верить Труде, у меня сплошь и рядом. Или она просто задирает нос – вообразила, что раз она поэт, то лучше остальных? Эльсе Карин же сказала, что я не поэзию сочиняю, и Ховланн тоже подчеркнул, что у меня реалистическая проза.

Пока я размышлял, остальные развернули бутерброды, а Эльсе Карин наполнила кофе следующий термос. Я понимал, сейчас уходить в себя нельзя, иначе все решат, будто это из-за обсуждения, будто они имеют на меня влияние, а это все равно что признать, что мои тексты хуже их.

– Можно книгу посмотреть? – попросил я Хьетиля.

– Разумеется. – Он протянул ее мне.

Я пролистал ее.

– А он откуда?

– Из Аргентины. Но долго жил в Париже.

– Магический реализм, что ли? – спросил я.

– Да, можно и так сказать.

– Мне Маркес очень нравится, – сказал я. – Читал его?

Хьетиль улыбнулся:

– Да. Но совсем не мое. На мой вкус, слишком напыщен.

– Угу. – Я вернул ему книгу и записал в блокноте: «Хулио Кортасар».

* * *