Моя борьба. Книга третья. Детство

– Можно я пойду с вами наверх? – спросил я.

– Давай, – сказал Даг Лотар. – Но я не могу играть, у нас сейчас будет ужин.

– Я тоже иду домой, – сказал я. – Надо обернуть учебники.

* * *

Когда мы вышли на дорогу перед нашим домом и Даг Лотар со Стейнаром отправились дальше к себе, я еще постоял на улице, высматривая, не покажутся ли Гейр и Лейф Туре. Но их нигде не было видно. Я нехотя двинулся к дому. Солнце, стоявшее над самой горой, жгло плечи. Кинув последний взгляд на дорогу внизу – вдруг они покажутся, – я побежал к тропинке, которая вела к нашему дому с другой стороны. Сначала она шла вдоль нашей ограды, затем тянулась мимо каменной изгороди, за которой жили Престбакму, укрытой зарослями тонких осинок, которые все лето непрестанно дрожали, как только пополудни налетал вечерний бриз. Дальше тропинка убегала от поселка через молодую лиственную рощу и выходила на болото и дальше на полянку, лежавшую под навесом огромного бука, что стоял на крутом обрыве и покрывал своей тенью все, что было внизу. Большие деревья поражали меня тем, что каждое из них отличалось особой индивидуальностью, проявляющейся своим неповторимым выражением, которое складывалось из совокупности ствола и корней, коры и листвы, света и тени. Все они что-то говорили тебе. Конечно, не словами, но всем своим существом, которое словно бы тянулось к тому, кто на них смотрел. Только об этом они и говорили, о своем существе. Куда бы я ни пошел, в лес или по поселку, повсюду я слышал эти голоса, и в душу мне проникали образы, запечатленные этими бесконечно медленно растущими созданиями. Вот, например, ель у ручья на склоне под нашим домом, невероятно толстая снизу, с влажной корой и толстыми, как канаты, корнями, выступающими из земли страшно далеко от ствола. Уложенные расширяющейся книзу пирамидой ветви, издали такие густые и гладкие, а если подойти поближе, то видно – сплошь усеянные малюсенькими, темно-зелеными безупречно ровными иголочками одна к одной. Сухие ветки, светло-серые и пористые, – а над ними хвойные лапы, причем держащие их сучья – вовсе не серые, а почти черные. Сосна на участке Престбакму, высокая и стройная, как корабельная мачта, с огненно-рыжей корой и мелкими, зелеными, легкими метелками хвои на концах ветвей, которые начинались только у самой макушки. Дуб за футбольным полем, с комлем будто из камня, а не из дерева, так не похожий на компактно сложенную ель: его раскидистые ветви простирались над лесной подстилкой прозрачным лиственным балдахином – столь легким, что, глядя на него, невозможно было поверить, что между тонкими веточками и тяжелым комлем есть хоть какая-то связь, что они – его порождение и продолжение. Посередине ствола имелось углубление вроде пещерки, дерево словно бы выставило наружу этот плавный, но твердо очерченный и кряжистый овал, внутренность которого была размером с человеческую голову. А листья! Они все как один, в каком бы месте ни росли, всегда повторяли в своих очертаниях одинаковый, изящный, то волнистый, то зубчатый узор то плавных, то остроконечных линий – и когда, зеленые, сочные и гладкие, качались на ветвях, и когда, опав, лежали на земле, побуревшие и ломкие. Осенью вся земля вокруг ствола покрывалась ковром из листьев – поначалу пламенно-желтые с прозеленью, они постепенно все больше темнели и блекли.