Моя чужая дочь

Второй раз в жизни я спасалась бегством через окно. В кармане джинсов у меня остались сорок восемь фунтов, я прихватила паспорт, найденный в кабинете Бекко, прижала к груди Руби, и мы мчались по улицам, совсем как несколько лет назад. Конечно, я не забыла про те деньги, что собирала для Руби, но моя шкатулка оказалась открыта и пуста – только замочек валялся рядом. Полицейские нашли ее, но я сильно сомневаюсь, чтобы они положили мои денежки в пакетик и сдали как улику. Я все же сунула шкатулку в сумку, наспех нацепила на свою девочку какие-то одежки из того самого шкафа, где ее прятали, и мы выпрыгнули в кухонное окошко – как раз в тот момент, когда полицейские открыли входную дверь, с утра заколоченную досками. Мы с дочкой отправились прямиком на вокзал, сели в первый же подошедший поезд и вышли на конечной станции. В Брайтоне.

В поезде я вытащила из сумки паспорт. Мы как раз нырнули в тоннель, а когда в окна вновь хлынул свет, я уже стала Эрин Лукас, родившейся 29 июня 1972 года. Я снова сменила имя и добавила себе четыре года.

Сначала все было просто здорово. В городе толпы туристов, а они денег не считают, да и местные ко мне очень скоро привыкли. Многие приходили на мое постоянное место, к антикварной лавке. Цветов дешевле, чем у меня, во всем городе нельзя было купить.

Наша новая жизнь началась летом, и нас с Руби вполне устраивали ночевки в переодевалках на пляже или, если повезет, в каком-нибудь чулане мотеля. Я строго следовала правилу – никогда не таскать цветы из одного и того же магазина дважды за день. Думаю, мало кто из цветочников вообще замечал, что с уличных стоек таинственным образом исчезает товар. Темный след от капель с мокрых стеблей моментально испарялся с горячего асфальта.

Я составляла яркие душистые букеты, и их с удовольствием раскупали. Однажды я продала цветов на двадцать фунтов – рекорд, хотя с моими лондонскими заработками и не сравнить. Но я была счастлива: с прошлым покончено, и Руби веселела на глазах.

Она уже болтала по-английски и простила меня за то, что я так надолго оставила ее в больнице. Общение с мамочкой шло ей на пользу, так что я старалась проводить с ней все время – когда не таскала цветы из магазинов и окрестных садов, когда не продавала свои букеты. Мы с Руби любили играть на пляже с голышами, похожими на леденцы, собирать ракушки и обкатанные морем стеклышки. Светило солнце, и мы радовались жизни.

В конце сентября гостиницы опустели, ветер поднимал волны все выше, плевался водорослями и грязной пеной, а по узким улочкам гнал смерчи из мусора. Не знаю, что сталось бы со мной и Руби, если бы судьба в буквальном смысле не протянула мне руку помощи. Я как раз избавлялась от целлофана на трех букетах диковинных цветов, названия которых даже не знала, когда чьи-то пухлые пальцы схватили меня за запястье.

– То-то я слышал, конкурент появился. – Толстяк склонился надо мной, не отпуская руку. На другой руке повисла Руби, тянула и хныкала, почуяв опасность, и я разрывалась на части. – Могу посоветовать надежного оптовика, – продолжал толстяк, а затем почему-то повел нас с Руби в свой благоухающий магазин, где я только что поживилась этими чудесными цветами.

В магазине я упала ему в ноги и, заливаясь слезами, умоляла не сообщать в полицию. Тогда он усадил меня, предложил апельсинового соку с шоколадными конфетами, и я уж не знаю, как нам с Руби удалось не опустошить всю коробку.

– Простите, – сказала я. – Честное слово, больше не буду у вас воровать. Просто ваши цветы самые лучшие, их сразу раскупают, а нам с дочкой есть нечего.

Ему понравилось, что я не стала врать.

– Между прочим, я за тобой уже неделю слежу – с тех пор, как понял, что мой антуриум сделал ноги не по собственной воле. Я даже купил у тебя букет – там, на набережной. Хотя ты вряд ли меня запомнила…

Нет, не запомнила.

Бакстер Кинг – так его звали – искал помощницу и сразу предложил мне место в своем магазине. Сказал, что у меня вкус хороший. Вроде как талант. Бакстер позвал своего приятеля, Патрика, чтобы тот оценил находку. Они стояли в обнимку, улыбались и глазели, как я пью апельсиновый сок, а Руби через трубочку тянет коктейль. Через неделю я уже освоилась в магазине, и вдобавок у нас с Руби появилось жилье: Бакстер с Патриком взяли нас в свою уютную квартирку, чтобы я помогала им по хозяйству.

– Бакстер! – шепчу я, обмирая от страха. Бакстер только что зашел в дом, и от него веет морем и свежестью. – Опять кто-то звонил. Это он, я точно знаю!

Не сводя с меня глаз, Бакстер роняет куртку на стул, мимоходом обнимает Патрика, а потом раскрывает мне объятия.

– Все давным-давно прошло, – говорит он. – Забудь, детка. В жизни кое-что надо уметь забывать. Он тебя не найдет. Кто-то ошибся номером, только и всего. Хочешь, сменим телефон?

Я киваю. Я очень стараюсь ему верить, но у меня не получается. Всю правду обо мне никто не знает, даже Бакстер.

Я ведь видела труп. Я постоянно воровала, а потом стащила паспорт и забрала малышку. Я слишком много знаю – и что ему до того, что я умею держать язык за зубами?