Моя чужая дочь

Я была сбита с толку. Мое сердце прошила жгучая искра. Пока одна-единственная, но, думаю, с нее занялось пламя моего гнева. И от Энди опять никакой помощи: вместо того чтобы наотрез отказаться от кем-то написанной за нас речи, он ее одобрил. Я пробежала глазами несколько строчек, уже понимая, что это совсем не те слова, которые мне хотелось произнести. Они были недостаточно убедительны, а убедительность – я это знала точно – главное в обращении матери, лишенной ребенка. Я должна растрогать всех и каждого, превратить всю страну в своего союзника.

– Мистер Варни, будет лучше, если это сделает мать. – Детектив Ламли стукнул кулаком в грудь и стиснул губы. Может быть, он нас искренне жалел и просто не знал, как показать?

Официантка гостиничного ресторана вкатила в комнату накрытый столик. Я не хотела чаю, но выпить заставили, чтобы унять нервы. У констебля Миранды, которую я просила позвать, оказался выходной. Донышко чашки позвякивало о блюдце в моей дрожащей руке, пока мы дожидались начала пресс-конференции.

Все часы в мире восстали против меня. Я жила без Наташи уже четыре дня и три с половиной часа. Что я буду делать, когда пройдет неделя, месяц, год? Как переживу ее день рождения, следующее Рождество, ее первые школьные каникулы?

– Верните мне мою девочку… умоляю… – взвыла я, уткнувшись лбом в колени.

Инспектор Ламли счел момент удачным для демонстрации меня прессе – я вышла из прострации, но в любой миг могла вновь оцепенеть. Полсотни журналистов и телевизионщиков молча ждали моего призыва к похитителю, а я стояла перед ними на возвышении, обливаясь потом, задыхаясь, не в силах унять крупную дрожь.

Как только я села за стол и наклонилась к микрофону, вокруг защелкало, застрекотало, озарилось вспышками. Скомкав шпаргалку инспектора Ламли, я разжала пальцы, уронила ее на пол. И заговорила, обращаясь ко всей стране.

– Так что Смерти совершенно нечего бояться, Сара. Давай-ка лучше дальше разбираться… Шут лег на место, где ты сейчас находишься в своей жизни. И заметь, он перевернут.

Я следила за Сарой. Как она отреагирует? Сожмет губы или поведет бровью? Примется накручивать прядь волос на палец или грызть ноготь? Любой нечаянный жест мог стать подсказкой. Глаза девочки расширились, и она подалась вперед.

– Это значит, Сара, что ты попала в передрягу.

Я знала, что задену за живое.

– Еще в какую! – Слой недоверия исчезает с лица юной клиентки, точно верхняя одежда. Сара даже сделала первый глоток чая – явный признак, что оттаивает.

– Здорово ты запуталась, судя по тому, что говорят карты. В тупик угодила. В свои-то пятнадцать! – До чего же я ненавижу себя за то, что снова утыкаюсь в карты, но это лучше, чем тонуть в горящих надеждой бездонных глазах.

– Когда родится ребенок?

Прелестно. Теперь она интересуется тем, что легко подсчитывается в уме. Обратилась бы за ответом к семейному врачу. Я продолжаю сверлить взглядом карты.

– Несладко тебе пришлось. (Ничем не рискую: она сама говорила о том же.) Боже, сколько горя и боли. Ты очень страдала.

Возможно, перебор, но вариантов у меня немного. Однако Сара заглатывает наживку:

– С самого рождения. Скажи, это когда-нибудь закончится? Я буду счастлива?

– Конечно, – отвечаю я без запинки. Вряд ли, но всякое бывает. – Младенец принесет тебе много радости, и твой отец сменит гнев на милость, как только увидит, какого замечательного малыша ты ему подарила. – Мне еще не приходилось предсказывать судьбу совершеннейшему ребенку, девочке, впереди у которой сплошной мрак. – Кроме того, на твоей стороне сила. Это очевидно. Карты не врут.

– Правда? – Она запивает вопрос вторым глотком чая.

Следующие сорок минут я описываю Саре ее достоинства, советую, как справляться с нападками отца, как обходиться с возлюбленным, как правильно дышать во время родов. За все это время я ни разу не обратилась к картам, но чувствую себя стопроцентной мошенницей, гораздо большей, чем на самом деле. Гадание забыто. Мы с Сарой просто женщины – опытная и юная. Мать и дочь. Иначе я не нашла бы в себе сил удержаться. Я на коленях умоляла бы Сару отдать мне ее новорожденного ребенка.

Со слезами на глазах я попросила каждого жителя Великобритании о помощи. Я призналась в собственной глупости и непростительной халатности. Я заклинала матерей ни на секунду не оставлять детей без присмотра. Я описала Наташу вплоть до длины ее ноготков и оттенка бледно-розового язычка в молочных крапинках. Но я еще не закончила свою речь. Я объявила, что буду говорить с человеком, у которого сейчас моя дочь. Один на один. Глаза в глаза – через телекамеру.

Инспектор Ламли открыл рот, вскинул руку, ухватил меня за локоть. И передумал. Сделав шаг назад, застыл недвижимо надо мной: позволил мне высказаться, несмотря на загубленный труд специалистов, скомканной бумажкой белевший на полу. Инспектор Ламли доказал, что у него есть сердце.

Я устремила взгляд в самую глубь камеры и сделала глубокий вдох.