Моя чужая дочь

– Мысли всякие. – Роберт потянулся за рубашкой. – Собственно, я к тебе не за сексом пришел.

– Желание клиента – закон. Как насчет игрушек? – В хриплом голосе Роберт уловил нотку мольбы. – Хлыст, плетка?

– Ты не волнуйся, я заплачу. Только ничего этого не нужно. Мне просто хотелось… – Роберт взъерошил волосы, – хотелось побольше узнать о твоей профессии. О проституции, – выдавил он с трудом. Слово, равнявшее эту женщину с Эрин, застревало в глотке.

– А чего тут узнавать-то? – Хелена завернулась в халат и села на край кровати. – Зарабатываю на жизнь. Может, с отчаяния… Лично я так не считаю, – поспешила добавить она.

Выудив из кармана халата пачку, Хелена предложила сигарету Роберту, и разговор о том, как попадают на панель, продолжился в сизых табачных облаках.

– А чего такого уж плохого? Ну сплю за деньги – зато крыша над головой есть, на хлеб хватает и на учебу сына. И вас, мужиков, ублажаю, а то бросались бы на малолеток. Присутствующие не считаются, – подмигнула Хелена, пресекая возражения Роберта. – Вообще-то у меня выбора не было. Муженек слинял, мальчишка на руках – на что жить? Все как-то само собой вышло. В пивнушках парни так и так подваливали, а я сразу предупреждала, что на халяву у них не пройдет. По-моему, это честно. Если мне, к примеру, в пабе маляр попадется и я попрошу его стены покрасить, он же за бесплатно не станет вкалывать, верно?

«А любовь, доверие, семья – мелочи, не достойные упоминания». Роберт оставил эту мысль при себе. Он представлял, как Эрин назначает цену, раздевается, выполняет свою работу, пересчитывает и прячет деньги. Почему она это делала? Ради Руби? Знала ли Руби, что ее мать – шлюха? Молча застегнув рубашку, Роберт поднялся.

– А зачем тебе все это, парень?

Его била мелкая дрожь – то ли от зябкой сырости рубашки, то ли от образа Эрин в роли проститутки, – образа, который теперь был выжжен в нем, как клеймо.

– Моя любимая женщина когда-то зарабатывала на жизнь тем же. И я не понимаю почему.

– Теперь понял?

Сколько он смотрел в глаза Хелены – выжидающе распахнутые, искренние, сколько смотрел на ее тело, уставшее от чужих тел? Несколько секунд, не больше. Но этого мизерного времени хватило Роберту, чтобы понять: да, он краешком глаза увидел жизнь Эрин до встречи с ним. Закрасил небольшой уголок японской головоломки, и зашифрованная картинка ему совсем не понравилась.

– Пожалуй. Она похожа на тебя. То же упорство и воля к жизни. – Роберт наклонился и, помедлив, все же поцеловал ее в щеку. – Самый дорогой поцелуй в моей жизни, – добавил он, протягивая ей пятьдесят фунтов.

– Считай, тебе крупно повезло. Целоваться – не в моих правилах.

– Что ж, спасибо.

Благодарить женщину за то, что открыла изнанку жизни его жены, – не извращение ли? Он хотел заглянуть в прошлое Эрин, и он это сделал, а стало только тяжелее. То любовь, то горечь разочарования перевешивали чашу весов в его сердце.

– Счастливо, – бросила Хелена на прощанье.

Роберт возвращался домой, сжигаемый тоской по Эрин. Она была нужна ему как никогда – чтобы касаться ее, обнимать ее… Чтобы она отдавалась ему, как сотням другим до него? Роберт глушил отвращение и уговаривал себя не забыть, когда протрезвеет, что Эрин пошла на панель от безысходности.

Дома его ждали обломки семейной жизни. И, увидев брошенные в спешке вещи жены, поникшие цветы, ворох приготовленного для глажки белья, ее пиджак на спинке стула, записочки на дверце холодильника – «купить халву и миндаль», – Роберт понял, что до встречи с Хеленой он не смог бы простить Эрин, как не смог переспать с проституткой. Теперь же прощение стало вершиной, на которую нужно подняться. Он знал, что ему хватит на это решимости и сил. Лишь бы Эрин вернулась.

Убедившись, что Луизы в доме нет, Роберт рухнул в кровать и вмиг отключился – усталость и бурбон взяли свое. Телефонный звонок разбудил его в девятом часу утра, хотя Роберт, снимая трубку со смутной надеждой услышать голос Эрин, мог бы поклясться, что едва успел закрыть глаза.

Звонила Луиза.

– Подъем, соня! – мягко рассмеялась она. – Есть кое-что интересное.

Глава XX

Какая же я дура. Меня в одеяло укутали, к камину поближе усадили, сладкого чаю дали – и только тогда я понимаю, что этот худой как щепка человек не собирается ни убивать меня, ни обчищать карманы, где еще что-то осталось от материных денег. Но, сообразив, я даже пробую улыбнуться.

Он сидит на подлокотнике старого драного кресла и рассматривает меня, облизывая губы.

– Надо бы тебя доктору показать, лапочка, – говорит, а я удивляюсь: с чего бы это ему беспокоиться? Он ведь меня не знает вовсе, мог и не поднимать с земли. – Хвораешь, видать. Жалко такую милашку.

– Где мой ребенок? Что со мной? – Мне как-то даже в голову не приходило, что я больна.

– Дак я ж не доктор. Вот Фреда – та сиделкой была. Воротится – оглядит тебя, микстуру какую-никакую даст.