Моя чужая новая жизнь

Никогда не страдала такой фиговиной как депрессия, но кажется, придётся познакомиться. Я не видела ни единого лучика света в той яме, куда угодила. Я упрямо хотела жить, пусть даже эта жизнь больше не являлась, строго говоря, моей настоящей. Хотя о чём я — эта вон тоже вполне себе настоящая, кипит и бьёт разводным ключом по голове постоянно. Тем не менее макаться, образно говоря, в дерьмо, выгрызая себе место под солнцем, я тоже не хочу.

«Да кто же тебя спрашивает, моя хорошая, — живо отозвался голос здравого смысла. — Будешь разбираться с дерьмом по мере поступления. Главное — оставаться человеком в любой ситуации».

Действительно, чего это я расклеилась. Самое мерзкое, что я могла бы сделать — это перейти на сторону немцев и запятнать себя предательством, а этого уж точно никогда не случится. Так что выше нос. Ну подумаешь, открыла им Америку, что в лесу водятся партизаны. Это и не было секретом, так зато вон два дня носятся как угорелые. Ну, а что? Пришли воевать, так вперёд, ищите в непроходимых дебрях, пока не надоест. Я, опять же из рассказов бабушки, примерно знала, что такое леса Белоруссии. Поговаривали, что там даже в моё время сохранилась парочка партизанских отрядов после войны.

На третий день я всё ещё не устала на все лады материть тех, кто придумал такие драконовские порядки для проштрафившихся новобранцев. Это же чокнуться можно сидеть столько взаперти. А походы в туалет два раза в сутки, это вообще песня. Я старалась пить поменьше, ибо перспектива гадить в ближайшем углу была для меня неприемлема. Не знаю, до чего доведёт меня жизнь дальше, но пока что скинуть с себя лоск цивилизации двадцать первого века получалось не очень. Хлебная диета, кстати, расстраивала намного меньше — следить за питанием мне как раз не привыкать.

Приспособившись днём читать, ловя солнечные лучи через неплотно прилегающие двери, я раскрыла томик Шекспира, который так и не успела вернуть Фридхельму. От скуки решила повторить баловство, которым раньше увлекалась. Всё просто — пребывая в подобном настрое, как сейчас у меня, берёшь любую книгу, думаешь о проблеме и наугад открываешь страницу. Бывало смешно, бывало в тему. В общем надо же мне как-то отвлекаться. Короче, давай, дядюшка Уилли, поведай мне, к чему готовиться в ближайшее время.

Ты не грусти, сознав свою вину.

Нет розы без шипов; чистейший ключ

Мутят песчинки; солнце и луну

Скрывает тень затменья или туч.

Мы все грешны, и я не меньше всех

Грешу в любой из этих горьких строк,

Сравненьями оправдывая грех,

Прощая беззаконно твой порок.

Защитником я прихожу на суд,

Чтобы служить враждебной стороне.

Моя любовь и ненависть ведут

Войну междоусобную во мне.

Хоть ты меня ограбил, милый вор,

Но я делю твой грех и приговор.

Так и знала, что хрень какая-нибудь выпадет. Ну действительно как можно воспринимать всерьёз подобную чушь. Внезапно света стало в разы больше — двери сарайчика открылись, пропуская чью-то фигуру. Я прищурилась, всматриваясь, и с удивлением узнала Фридхельма. Он заценил увиденную картину и, чуть улыбнувшись, спросил:

— Ну и как Шекспир, помогает?

— Не то слово, — уныло отозвалась я. — Читаешь сонеты в надежде не обоссаться, и душа радуется.

— А, да, пойдём, — я чуть ли не вприпрыжку припустила за ним.

Пулей метнувшись к деревянному сооружению и сделав свои дела, на обратном пути я уже чуть лучше рассмотрела солнечного мальчика. Выглядел он, скажем так, не очень — как будто его долго и в жёсткой форме насиловал взвод солдат. Щечки осунулись, под глазами тёмные круги. Перехватив мой взгляд, он пояснил:

— Нам с Фрейтором тоже досталось за твой побег. Наряд тридцать шесть часов.

Вот не буду я вас жалеть, мальчики, не буду. Проморгали же меня — значит заслужили. Только невесело усмехнулась:

— Н-да, меня теперь ненавидят все: от твоего брата до последнего солдата.

— Ну не прям все, — спокойно ответил Фридхельм. — Поменьше внимания обращай. Мы снова идём в наступление. Так что всем будет не до того, чтобы задирать тебя.

Я недоверчиво посмотрела на него:

— Да ладно, таких, как Шнайдер, хлебом не корми, дай доебаться к кому послабее.

— Всерьёз трогать он тебя не станет, — Фридхельм протянул мне фляжку с водой и четвертинку хлебного кирпичика. Достал из кармана свёрнутую салфетку. — Держи.

— Что это? — опешила я, не торопясь брать подношение. При ближайшем рассмотрении это оказалось безобидным куриным крылышком, видимо, перепавшим из шикарного супа.