Моя чужая новая жизнь

Надо сказать, та поездка меня отрезвила. Действительно толку от горстки несогласных мало. Революционные идеи звучали романтично, но вот так бессмысленно погибать мне не хотелось. Бессмысленно, потому что я понимал — для любой революции люди должны дозреть. Примерно как получилось в Союзе в семнадцатом году, когда масса недовольных перевесила элиту и аристократов. У нас же недовольные в меньшинстве — Гитлера обожествляют, ему поклоняются, за ним готовы идти тысячами.

— Ты мало того что трус, так теперь ещё и… — брат так и не произнёс ругательство, наверное, справедливо меня характеризующее, и сломал не прикуренную сигарету.

Я молчал, не желая ни оправдываться, ни спорить. Да, он во всём прав. После того, что сейчас было, кто я, как не извращенец?

— А я всё не верил. Ведь слышал, что болтают про вас с ним в роте, — продолжал бушевать Вильгельм, всё-таки прикурив очередную сигарету. — И что прикажешь с этим делать? Если бы на вас наткнулся не я, уже завтра вы бы с этим мальчишкой тряслись в эшелоне куда-нибудь в Аушвиц или где там содержат таких…

— Карл ни при чём, — глухо выговорил я. — И у нас нет романа или что ты там подумал.

— А что я только что видел? — прошипел брат. — Или ты насильно домогаешься малолетнего пацана?

— Нет, вот уж насильником я никогда не был и не стану, — я пока что не знал, как объяснить Вильгельму то, что со мной творилось последние недели. — Я сам не понимаю, что случилось. Я никогда раньше не думал о таком и не пробовал сблизиться с парнем…

— Но тем не менее сейчас ты целовал именно парня, — немного спокойнее, но неприязненно напомнил брат.

— Мне… Мне показалось, что симпатия к Карлу вызывает неправильные чувства, — я понимал, если признаюсь, что влюбился, последствия могут оказаться самыми печальными, причём для нас обоих. — В общем, я немного запутался… А тут ещё напился… Короче всё со мной в порядке…

— То есть мужчины тебя не возбуждают? — скривившись, словно съел штук пять лимонов, переспросил Вильгельм. Понимаю, ему неловко говорить о таком, да и мне тоже, но сейчас надо как-то спасать себя и Карла. Я невольно вспомнил, как Карл пытался как-то безобидно объяснить моё нездоровое влечение, и беззастенчиво этим воспользовался.

— Нет. Я точно теперь это знаю. Дело, наверное, в том, что Карл кроме тебя единственный, кто со мной нормально общается. Вот я и привязался к нему… Принял симпатию за что-то другое…

— Господи, ты меня с ума сведёшь такими выходками, — рыкнул Вильгельм. — Ты представляешь если бы об этом узнал отец? Он бы отрёкся от тебя.

— Он давно отрёкся, когда понял, что я не буду тем сыном, которого ему удобно видеть, — усмехнулся я.

Не смешно конечно, но я уже свыкся с тем фактом — быть разочарованием для отца. Он всегда видел во мне только недостатки, в каждом моем поступке читал всего лишь блажь и несогласие с его волей. Такие как он никогда не поймут, что детей нужно отпускать на свободу, позволять искать свой собственный путь, а не навязывать вбитые в голову устои.

— Я подам прошение о переводе Карла в другую часть, а до этого глаз с вас обоих не спущу, — после тяжёлой паузы припечатал Вильгельм.

— Не надо, я прошу, не отсылай его, — понимаю, возможно, окончательно утоплю сейчас себя, но тревога за Карла перевесила осторожность.

Он же только более-менее здесь прижился, и то благодаря справедливым принципам брата. Другой командир, возможно, не будет снисходителен к мальчишке, а Карл ведь вечно попадает в какие-то дерьмовые ситуации.

— Ты же видишь, как ему сложно, он слишком рано попал на фронт. Другие не будут относиться к нему, как ты. Лучше переведусь я.

Вильгельм побледнел, затем, схватив меня за шею, наклонился, со злой решимостью глядя в глаза.

— Раньше надо было думать о Карле, когда вытворял тут не пойми что. А что касаемо твоего перевода, не смей даже заикаться про это. Я не выпущу тебя из вида, слышишь?

— Разве я сторож брату своему? — вот честно я не хотел его злить.

Думал, он поймёт, что не стоит пытаться вечно защищать меня. Что я могу позаботится о себе сам. Но Вильгельм был в таком состоянии, что воспринял эту цитату, как очередной бунт. По-прежнему удерживая меня за шею, он резко протащил меня к длинному корыту умывальника и безжалостно окунул в холодную воду. Я и не сопротивлялся, ошалев от такого — ведь мы не дрались даже в детстве.

— Я не знаю, как ещё убедить тебя взяться за ум и повзрослеть. Сейчас нужно всё внимание сосредоточить на нашей победе, а ты что творишь? Я терпел твои метания дома, но услышь меня уже! Хватит! Правила придуманы не зря, и неужели так сложно понять, что политическая и сексуальная ориентация может быть только одна, общепринятая? Что на войне надо подчиняться приказам, а не размышлять правильны ли они.

— Ты не сможешь всегда быть рядом и постоянно меня защищать, — я вывернулся из его рук. — Это моя жизнь, и за всё, что делаю, я готов отвечать сам.