Моя чужая новая жизнь

Васильич, к моему удивлению, не стал дотошно пялиться. Остановился на достаточном расстоянии и весело прокричал:

— Всё равно не сбежишь.

Обед здесь, не то что у зажратых немчиков, был простой — пшённая каша, кипяток с ложкой мёда и пара кусков хлеба. Но я давно уже заставила себя прекратить ностальгировать о любимых вкусняшках, так что схомячила всё с благодарностью. Косились на меня конечно все, кому не лень. Самое обидное, никто даже не пытался заговорить. Даже Васильич, когда я спросила, как его зовут, меня отбрил:

— Тебе оно зачем?

— Ну как зачем? Сколько мне тут придётся пробыть ещё неизвестно, а вы вроде как мой надзиратель. Что я буду кричать каждый раз: «эй, мужик, иди сюда?»

Васильич усмехнулся и всё же ответил:

— Степан я, а большего тебе и не надобно знать.

Ну понятно, скрывает свои звание и фамилию, но мне действительно оно не надо. Олеся в село не вернулась, толклась теперь среди женщин. Готовка, стирка — бабских дел никто не отменял даже в полевых условиях. В лагере основном остались женщины, дети и несколько пожилых мужчин. В тот первый день я настолько устала, что вернувшись в импровизированное жилище, завалилась спать на еловые ветки постеленные вместо спальника, обнаглев и накрывшись одеялом. Интересно это хоромы майора?

Проснулась я среди ночи и не сразу поняла, что рядом со мной кто-то лежит. Хорошо хоть не под одним одеялом. Я резко сдала в сторону и чертыхнулась, обнаружив, что мои руки снова связаны. Они там что, совсем охренели?

— Ты чего возишься? — сонно прошелестел рядом голос Олеси. — Ночь ещё, спи.

— А ты что здесь делаешь? — прошипела я. — И вообще вы что, совсем больные? Связать спящего человека?

— Ничего мы не больные. Батя и так к тебе по-человечески, днём вон считай свободна, — возмущённо зашептала Олеся. — А ночью что, тоже глаз с тебя не спускать? Батя вон и так постоянно в карауле.

— А ты значит тоже мой сторож? — усмехнулась я. — Или соскучилась?

От такого «весёлого» пробуждения во мне проснулся тролль. Тем более за нашу горячую свиданку стыдно было ей, а не мне.

— Ты что такое несёшь? — разозлилась она. — Я помогаю бате сторожить тебя, не знаю, что ты себе тут надумала… — Да ладно, расслабься, — я села, пытаясь поудобнее пристроить связанные руки. — Попить мне лучше дай.

Она правда встала, зашуршала в темноте в поисках фляжки. Васильич, кстати, обнаружился тоже неподалёку. Дремал, как сторожевой пес, у выхода. Сонно пробурчал:

— Девки, шо там за перешёптывания? Быстро давайте спать.

Утром я внаглую подошла к Степану и протянула руки. Тот без слов развязал и вполглаза проследил за моим перемещением в кустики. Вернувшись, спросила у Олеси:

— Здесь вообще реально хотя бы умыться или придётся грязью зарастать?

Не собираюсь я сидеть на цепи, как преступница. Я не сделала никому из них ничего плохого, так что на элементарные вещи имею право. Олеся, не споря, принесла мне кружку воды и полила на руки, помогая провести нужные процедуры. Даже расщедрилась, притащив в жестянке зубной порошок. Такие вещи в моём времени — древняя экзотика, но меня этим не удивишь. В моих детских воспоминаниях бабуля всегда пользовалась почему-то только им. Так что хоть и пальцем, но зубы я почистила. Когда хотя бы в мелочах чувствуешь себя более-менее комфортно, почему-то легче пережить глобальные катаклизмы.

Делать было абсолютно нечего, и я вернулась к шалашу, который негласно стал моей камерой. Внутрь идти тоже не очень хотелось, так что я уселась на бревне, наблюдая за жизнью лагеря. Все при деле — мужики возятся, обустраивая дополнительные удобства. У женщин своих дел полно. Смотрю, даже корову умудрились сюда протащить. Господи, ну и возни с этим рогатым монстром — уже которую по счёту охапку травы они ей таскают?

Я вроде как получаюсь бездельница, но предложи я сейчас помощь, не очень хочется выслушивать, куда меня пошлют. Пока взрослые были заняты, мелкие развлекали себя как могли. Двое пацанят ветками красочно изображали как расстреливают собак-фашистов. Рядом крутилась девчушка лет пяти, и конечно же они её сшибли прямо в мокрую траву. Мелкая захныкала, разглядывая перепачканную тряпичную куклу.

— К мамке иди, плакса, — отмахнулись маленькие засранцы.

Девчонка сунулась было к мамке, но была тоже послана. Тётки, прихватив корзины, похоже, намылились по грибы. Глядя на несчастное личико девчушки, я тихонько позвала:

— Иди сюда.

Она нерешительно подошла и, насупившись, сказала:

— Мамка не велела говорить с тобой.

Я вздохнула — все это понятно. Не то чтоб я так уж любила возиться с мелочью, но острая жалость при виде ребёнка, от которого вроде по понятным причинам отмахнулись взрослые, побудила меня так легко не сдаваться.

— Ну если нельзя говорить, то и не будем. Давай я посмотрю, что можно сделать с твоей куклой.

Девочка поколебалась, но протянула мне замусоленное тряпичное страшилище. Эх, я сразу вспомнила, как у моих знакомых дети воротили носы от самых навороченных игрушек, пресыщенные их изобилием.

— Пойдём.