Моя чужая жена

В небольшой, заставленной тяжелыми деревянными партами аудитории было душно. Из окна виднелся институтский двор, небольшой серый памятник, спрятавшийся среди темной, запыленной листвы. Откуда-то с запада наползала черная, с багровыми подпалинами туча.

Ленивые полусонные студенты, недовольные тем, что защиту преддипломной практики назначили на середину лета, горбились за партами, зевали, чертили что-то в раскрытых тетрадях. С кафедры увлеченно вещал докладчик, рядом с ним, за преподавательским столом, разместился руководитель семинара Ковалев.

За последней партой сидел специально приглашенный на семинар гость — Дмитрий Владимирович Редников. Ковалев позвонил ему несколько дней назад, объявил, что очерк его студентки Александры Лавровой оказался одним из самых удачных, попросил поприсутствовать на защите.

Редников не был уверен, что ему стоит приходить на семинар. Более того, он был убежден, что делать этого не следует. После тоста, произнесенного Алей на этом дурацком, затеянном Никитой торжестве, он уже не сомневался, что девушка всерьез им увлеклась, и понимал, что общение их лучше прекратить сейчас, пока все это не зашло слишком далеко. Потом вдруг звонок Ковалева, приглашение в Литературный институт. Редников в первую минуту хотел отказаться: много дел, проблемы с последней картиной, жена опять нездорова. Тем более семинар был назначен на ту же дату, что и обсуждение снятых им крамольных сцен на «Мосфильме». Но… почему-то не отказался. Неудобно было подводить старого товарища, вероятно, тот объявил уже своим студентам о его приходе и те теперь ждут его появления. А девушка, лесной эльф… Что ж, он не искал встреч с ней, вины его в том, что они увидятся, не будет. Но хочется-то как ее увидеть… Очень хочется.

И вот теперь она сидит за партой прямо перед ним. На ней светлое летнее платье с круглым вырезом и короткими рукавами, волосы собраны на затылке, лишь один пшеничный завиток спускается по шее. Сквозь тонкую материю видны напряженная, вытянутая в струнку спина, хрупкие плечи. И весь ее облик кажется таким беззащитным, трогательным. И пахнет от нее полевыми цветами. Редников непроизвольно потянулся к ней так, как будто собрался дотронуться до манящей шеи девушки, и лишь огромным усилием воли заставил себя убрать руку…

За окном вспыхнула молния, громыхнуло, и на тихий сонный сквер обрушился дождь. Студенты зашевелились за партами, словно просыпаясь, долговязый оратор за кафедрой зашелестел бумагами, заканчивая речь:

–Мне кажется, у Лавровой очень живой и яркий слог. Кроме того, она хорошо умеет видеть и чувствовать детали. Благодаря этому герои ее очерков сразу предстают живыми людьми, а не бумажными фигурами. Очерк мне понравился, Александра, безусловно, молодец.

Докладчик сошел с кафедры. Ковалев снял с носа очки, повертел их в пальцах и торжественно провозгласил:

–Ну что ж, друзья, сегодня вы были на редкость единодушны. Я тоже не стану исключением. Мне кажется, эта работа — большой шаг вперед для Александры. Мы можем ее поздравить. И еще хочу поблагодарить моего товарища Дмитрия Владимировича Редникова за то, что он, несмотря на свою занятость, согласился помочь Але в работе над очерком и даже пришел к нам сегодня на семинар. А вы что скажете, Дмитрий Владимирович? Как по-вашему, справилась ли Лаврова с заданием? Ведь вам как никому другому известны будни советского кинематографа.

Редников поднялся, увидел, как быстро оглянулась на него Аля — лицо напряженное, щеки чуть порозовели. Студенты посматривали на него с любопытством — еще бы, не каждый день в институт приходит знаменитость.

–Очерк показался мне интересным и… необычным, что ли, таким «нелакированным». У Александры хороший слог, язык ее текстов легкий, образный. Я думаю, ее ждет большое будущее.

Ну вот и все. Теперь студенты разойдутся, а Дмитрий останется еще поболтать с Ковалевым. И ему совсем необязательно говорить какие-то слова лично Але, вполне достаточно этого небольшого выступления.

Ковалев объявил об окончании семинара, студенты двинулись к выходу. Аля задержалась в дверях, снова быстро взглянула на Редникова и вышла.

Поговорив с Ковалевым минут двадцать, Редников посмотрел на часы. Время еще было. Он с досадой вспомнил о вечернем заседании на «Мосфильме». Снова эти рожи… Будут брызгать слюной, картинно закатывать глаза, тряся жирными животами, вещать о роли киноискусства в период активного построения социализма. Начнется жонглирование высокими словами — художественная правда, ответственность мастера, народ… Скулы сводит от этих бесконечных разговоров. Потом станут заискивать, давить на тщеславие: «Дмитрий Владимирович, вы же наш народный режиссер, властитель дум, так сказать. Именно от вас зритель ждет жизнеутверждающего, оптимистичного полотна. Вы, с вашим талантом, как никто способны…» Нет уж, дудки! На этот раз он не вырежет ни одного кадра. Хватит!

О жестяной подоконник молотил дождь. Студенты во дворе смешно прыгали через лужи, бежали, натянув на головы куртки, толкали друг друга, хохотали. Али среди них, кажется, не было.