Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ

Дока хрипато смеется. Я тоже, но мне неловко от собственных мыслей. Мне вдруг на секунду понравилось, что Лена не в лучшей форме. Глупая, предательская пульсация: «А со мной-то она была о-го-го!» Но это только на мгновение. А потом я уже думал только о том, что же делать дальше? Как помочь ей? Как увезти домой, в Москву?

Джиджи и Изуми резвятся. Он сказал ей, что хочет, чтобы после смерти его съели. Разодрали и переварили плоть так, чтобы не осталось ничего. Изуми готова ему в этом помочь и предлагает варианты: «Гриль? Барбекю? Микроволновка?» Они смеются так, что очки Джиджи падают в сковородку с паэльей.

Он – да, очкарик. Но на работе обходится без них.

Кентавры ведь не носят очки.

Вечер заканчивается спокойно и совсем не нервно. Все передружились. Девчонки завтра уезжают в Кадакес, на море. Предлагают нам к ним присоединиться.

Они втроем объясняют мне, что Кадакес – это маленькая рыбацкая деревушка на самом севере, почти на границе с Францией. Что там фееричное сочетание: море и горы. Там белые дома с красной черепицей. Там родился и умер Сальвадор Дали. Там он полюбил свою Галу. Раз и навсегда. Там рисовал Шагал. Там творил Миро.

Дока объясняет проще: «Испанцы Кадакес либо любят, либо ненавидят. Как свеклу. Впрочем, сейчас там, наверное, хорошо, туристов совсем нет. Еще не сезон. Езжай, Чико».

Мой же друг отказывается под предлогом новой любви. Завтра на вечеринке играет его парень, диджей. Он не может этого пропустить. Потому что любит и потому что ревнует – мало ли что?

– Джиджи и диджей – по-моему, звучит, а? – хохочет он. – Но ты давай. Езжай непременно. Если есть на земле рай, то называется он Кадакес.

Я еще сомневаюсь, пока Изуми не шепчет мне на ухо:

– Поедем. Очень тебя прошу.

Может быть, мне отбить ее у Лены?

Всю дорогу в Кадакес девушки спали друг у друга на плече. Иногда я доставал им воду из рюкзака. Они были молчаливы, а если и говорили, то отрывочными фразами и невпопад.

Они спали и не видели прекрасные мудрые горы. Пастушьи тропинки. Всадников, разбивавших лагерь на склоне. Они не слышали, как автобус останавливался или даже пятился назад, чтобы пропустить встречные машинки на узком серпантине горного перевала. Они проспали момент, когда мы поднялись выше облаков, которым, видно, было лень забираться к самым макушкам Пиренеев.

Мы сняли большой двухкомнатный номер с видом на море. Девушки бросили свои вещи в спальне, я – в гостиной. Неловкости не было. Это произошло, как говорят юристы, по умолчанию. Внутри все белоснежное: мебель, занавески, гостиничная папка и даже телевизор. Отель почти пуст. И город тоже. Для туристов действительно пока еще не сезон. Мы гуляем по набережной. Везде – в ресторанчиках, тапас-барах, магазинах и даже в булочной висят фотографии отдыхавших тут знаменитостей и старомодные афишки проходивших здесь джаз-фестивалей.

Курчавый мальчишка в оранжевой майке играет с камушками у волн. Неспешно курит на лавочке старый рыбак. В прибрежном ресторанчике тихо танцуют двое туристов. Слава господу, парень и девушка. Мимо проходит, похоже, деревенская сумасшедшая. На ней сарафан и зимние сапоги. На голове бант, в руке плетеная корзина. Ее движения угловаты и раскоординированы, как у пирата Джека-Воробья. Она шарахается от редко проезжающих мотороллеров и прохожих. Милосердный булочник подкарауливает ее и вручает ей пакет с теплым хлебом. Мы даже увидели зевающего полицейского. Он сидит в баре со стаканчиком чупито и скучающе слушает женщину. Та что-то громко ему рассказывает на каталанском, постоянно о чем-то спрашивая. «Си, си, си», – все время отвечает он.

Памятник Сальвадору Дали стоит на берегу. Мэтр направляет свой указательный бронзовый палец куда-то в недра земли, а кончики его закрученных усов смотрят на вершины гор. За ним шебуршит море, баюкающее синие лодки. Джиджи прав – здесь точно рай.

В ресторанчике мои девушки ожили. Свежий морской воздух проветрил им мозги, да и ночные кристаллы, похоже, давно растворились. Кристаллам же это свойственно. Хозяйка принесла нам огромную сковородку сардинок и графин домашнего вина. Изуми все фотографировала. Эта страсть, оказывается, свойственна даже самым стильным и утонченным японцам. Лена, похоже, пришла в себя. Я узнаю в ней ту Лену. Мою Лену. Елену Прекрасную. Я решаюсь на разговор. Может быть, сейчас она меня услышит. Говорю по-русски, чтобы Изуми не встревала.

– Поедем домой.

– Зачем ты меня об этом просишь?

– Я не спрашиваю. Я предлагаю тебе это. Поехали. Даже не ко мне, Лена. Просто домой. Тебе там будет легче. Там ты вернешься к самой себе.

– Что ты знаешь обо мне? У меня все хорошо, просто отлично.

– У тебя совсем не все хорошо, Лена, я же вижу. Ты болеешь. И там будет…

– Кто тебе это сказал?! – резко перебила меня она. Даже прикрикнула: – Ты тоже будешь нести эту чушь про зависимость и прочий бред про здравый смысл? Ты для этого приехал?

– Лена, раньше ты не падала в обморок. Ни от счастья, ни от стресса.