Моя до конца (СИ)

— Правда. Откуда ты только взял подобную глупость? — Макар на его слова недобро усмехается. И я по взгляду, которым тот откидывает стоящего перед собой отца понимаю: сейчас будет буря… Или ураган. Тот самый, который символизирует натуру моего мужчины.

— Давай хоть сейчас правду, отец, — его губы недобро кривятся на последнем слове, — я сам видел когда-то. Девку, убегающую отсюда в слезах. Как раз перед тем, как я потребовал съехать из этого дворца, который ты упрямо именуешь домом.

Ветров-старший хмурится, вспоминая. Молчит, но видно, что пытается нагнать ускользающие в памяти моменты.

— Не помню, как ее звали уже. Их было много. Тех, которыми я пытался заглушить боль. Забыть ее хоть на секунду… Уверен, в какой-то степени ты понимаешь меня, — кивает в мою сторону. Эти слова — мимолетная слабость мужчины, не привыкшего отчитываться ни перед кем. Особенно в подобной форме, но сегодня, я вижу, сегодня его сыну позволено многое, если не больше, чем многое. Потому что всему есть предел. Но на этот не заданный вопрос Вадим Павлович отвечает, — Никогда она не была здесь. Как и все они. В том смысле, на который ты намекаешь. Прибежала в истерике после того, как я очертил дозволенные границы. Она была возмущена положением дел. Я не хотел совместного будущего, а она очень хотела. Девчонка закатила скандал, и я завел ее в дом, накапал успокоительного, а после отправил домой. Если уж ты захотел покопаться в моей жизни, то изволь сделать лицо попроще, сынок, — кидает оскорбленно. И я его понимаю. Его заставляют оправдываться и он должен, потому что это не прохожий, а собственный сын. Но даже Макар не имеет права заходить настолько далеко.

Он, мой Макар, замирает. Выглядит при этом потерянным. Обида на отца, в которую он верил столько лет рассыпалась в один миг, за один разговор, считанные болезненные секунды, подарившие, наконец, спокойствие, если не освобождение, отразившееся на его лице.

— Пап, я… — выдыхает, опуская вниз глаза, — Прости меня, пап…

Сейчас он не взрослый мужчина, а, скорее, мальчишка. Так больно ужаленный судьбой и в этот момент отпускающий прошлое. Боль, ходившая с ним бок о бок растворяется. Не сразу, постепенно. Это произойдет, я очень в это верю. И сейчас, наблюдая, как сын неловко обнимает папу, а не отца, знаю, что так и будет.

— И ты меня прости, сын, — задевает слух тихое глухое и такое важное.

Я больше не скрываю своих слез, я откровенно плачу, прижав ладонь к счастливой улыбке на губах.

Мы встаем из-за стола, когда начинает смеркаться и едем домой, когда первые звезды занимают свое место на небосводе. И я предчувствую новый этап в отношении этой семьи. Тот недостающий пазл нашелся и встал на место, закрывая все вопросы, вычеркивая ноющие годами неправильные выводы. И давая старым ноющим ранам затянуться.

Глава 37

После разговора, произошедшего между обоими Ветровыми прошло несколько недель. Их отношения начали теплеть, несколько раз они даже ужинали вместе просто так, без причины в виде обсуждения дел или праздника, на котором Макару непременно нужно было бы появиться. Возвращаясь домой после подобных посиделок мой мужчина выглядел задумчивым, но довольным и я тихо радовалась подобному потеплению.

Потеряв мать, которая скончалась от рака благодаря отнюдь не красочным обстоятельствам, Макар вычеркнул из своей жизни и отца, который, чтобы пережить смерть любимой женщины с головой погрузился в бизнес, оплачивая все без исключения хотелки своего сына. Сами понимаете, не все измеряется в деньгах и счастье маленького Макара в этот перечень покупок войти просто не могло. Убитый горем мужчина этого не понимал; мальчик, утративший мать объяснить, что именно ему нужно не мог. К психологу в те времена обращаться было не просто не модно, но и унизительно.

У Макара было все: от брендовых дет. садиковских тапочек до бмв х5. Вадим Павлович давал сыну все: от носков от Томми Халфигера до отдельных апартаментов в центре столицы в одном из самых дорогих районов. Оба они не отдавали и не получали главного: человеческого тепла.

«— Поэтому я и вцепился в тебя, Риша. Ты была настоящей, живой и только моей» — сказал он однажды после подобных посиделок с отцом. Я лишь обняла его и поцеловала. Слова были лишними.

Я так и не съехала от Макара. Тот наш разговор отчетливо дал понять: Макар решил все окончательно и сомнений не допускает. Даже мне. То, что я для него важна, именно такая, не прежняя, гадать не приходилось. Он говорил словами, доказывал поступками и одаривал в постели.

Любит. Любит. Любит.

Люблю. Люблю. Люблю.

Вот одно лишь осталось незавершенным— мои вещи и разговор с Артемом. И как бы я не откладывала, как бы не пыталась отсрочить, это было неизбежным. И прежде нужно было предупредить об этом Макара. Ага, вот обрадуется! Поэтому и хожу весь выходной со стороны в сторону, пока мой мужчина отвлекся на документы, которые ему в срочном порядке прислали по почте.