Моя дорогая жена

Дженна, напротив, не проявляет бунтарства. Она не пытается быть трудным ребенком. Если она делает что-то, то не в пику кому-либо, а потому что ей этого хочется. И я очень ценю это качество в дочери. А еще Дженна много улыбается, чем побуждает меня улыбаться в ответ и давать ей все, что она жаждет получить. Я понимаю, что рискую ее «упустить», и это пугает меня до чертиков. Но поделать с собой ничего не могу, и Дженна продолжает вить из меня веревки.

Футбол не мой спорт. Я выучил его правила только тогда, когда им увлеклась моя дочь. Так что от меня ей помощи мало. Я не могу подсказать, как поступить или как сыграть лучше в той или иной ситуации, – что я наверняка бы сделал, играй она в теннис. Хорошо хоть, Дженна – вратарь. Я, по крайней мере, понимаю, что ее дело – не давать другой команде забивать и набирать очки. А в остальном я могу ее лишь подбадривать.

«Ты сможешь!»

«Отлично сработано!»

«Молодчина!»

Я часто задаюсь вопросом: а не смущаю ли я Дженну? Наверное, смущаю, но все равно это делаю. А иначе что? Смотреть ее игры каменным истуканом, в полном молчании? По-моему, это еще хуже. Бессердечно и даже жестоко, уж лучше смущать. И когда Дженна перехватывает мяч, готовый залететь в сетку, я беснуюсь как сумасшедший. Она улыбается, но все же машет мне рукой, намекая: умолкни! В такие моменты я не думаю ни о чем, кроме своей дочери и ее футбольного матча.

Но тут вмешивается Миллисент со своей эсэмэской:

«Не волнуйся».

Это все, что она мне пишет.

На поле кричат дети. Другая команда пытается атаковать ворота, и моей дочери снова приходится ловить мяч. Дженна промахивается.

Она поворачивается – спиной ко мне, руки на бедрах. Мне хочется ей сказать: ничего страшного, ошибиться может каждый. Но именно этого делать не стоит. Все родители так говорят, и все дети воспринимают подобные утешения в штыки. Я так же на них реагировал когда-то.

Дженна смотрит вниз, на траву. Какая-то девчонка из ее команды подходит к ней, гладит по плечу и что-то говорит. Дженна кивает и улыбается. А мне интересно – что такого сказала ей напарница? Возможно, то же, что сказал бы и я, только из уст приятельницы это прозвучало значимей.

Игра возобновляется. Я снова опускаю взгляд на телефон: от Миллисент больше нет сообщений. Я просматриваю новости, и дыхание у меня перехватывает.

По заключению судмедэксперта, Линдси умерла всего несколько недель назад. Миллисент где-то продержала ее живой почти год!

* * *

У меня возникает непреодолимое желание бежать. Куда – не знаю, не имеет значения. Что-то сделать. Но что? Я понятия не имею! Мне просто хочется куда-нибудь исчезнуть.

Но я не могу оставить Дженну на футбольном поле одну, без своей поддержки. Я не могу бросить свою дочь, и сына тоже.

Когда матч Дженны заканчивается, я забираю Рори из клуба, и мы втроем, по уже заведенной привычке, поедаем «послеспортивную» пиццу, сдабривая ее замороженным йогуртом. Мне трудно поддерживать разговор, и Рори с Дженнной это замечают. Они же мои дети! Они видят меня каждый день и мгновенно понимают, когда что-то не так, а я порой терзаюсь вопросом: что они думают о Миллисент?

Ведь по ее виду никогда не поймешь, что что-то не так, а в последний год она и вовсе выглядела спокойной… Чересчур спокойной для себя… О том, что пора подобрать следующую женщину, она намекнула лишь месяц назад.

Точно! Все встает на свои места! Миллисент не просила подыскать новую женщину, пока не убила Линдси!

Весь прошлый год я пытался заполнить работой, заботой о детях, домашними делами, оспариванием счетов и регулярным мытьем машины. Ничего знаменательного в моей жизни не произошло. Никакого памятного события, ни одного яркого дня, ничего, что бы я вспоминал и через двадцать, и через тридцать, и через сорок лет. У Миллисент год выдался урожайным на клиентов. Цены на газ то подскакивали вверх, то понижались. Местные выборы пришли и прошли. Моя любимая химчистка закрылась, и мне пришлось подыскивать новую.

Нет, химчистка вроде бы закрылась два года назад. Хотя какая разница?

Весь этот год Линдси была жива, Миллисент держала ее в плену.

В моем воображении мелькают вереницы разных картин: от тревожных и расстраивающих до жутких и самых диких. Я представляю себе сцены, о которых слышал в новостях: когда женщин находили после многолетнего плена, в котором их удерживали мужчины с разными психическими отклонениями. Но мне никогда не доводилось слышать, чтобы что-то подобное учиняла женщина. И, как мужчина, я не могу себе представить, чтобы такое сделал я сам.

Оставив детей дома, я еду к Миллисент. Дом, который она сейчас продает, находится всего в нескольких кварталах от нас. Я доезжаю туда минут за пять. Перед входом в здание стоят два автомобиля. Один – Миллисент, другой – внедорожник.

Я жду.

Через двадцать минут из дома выходит моя жена в сопровождении семейной пары, моложе нас. Глаза у женщины широко распахнуты. Мужчина улыбается. Пожимая им руки, Миллисент краешком глаза замечает меня. Я чувствую, как задерживаются на мне ее зеленые глаза, но жена не замедляет своих плавных движений.