Моя дорогая жена

Сначала – в теннисе. Мой отец играл в теннис, мать делала вид, что играла, и в семь лет я забил свой первый теннисный мяч. Это был первый вид спорта, которым я заинтересовался. И родители обеспечили мне старт – купили мне мою первую ракетку и наняли тренера. За несколько лет я стал лучшим юным игроком в клубе. Но так и не удостоился родительского внимания – того, которого желал. Впрочем, мне от этого стало только лучше. Я не представлял себе, сколько во мне копилось злости, пока не ударил по этому маленькому желтому мячику.

Тогда я не был «середнячком», не был разочарованием ни для кого, кроме собственных родителей. Я был в теннисе лучше всех остальных, пока не перестал таким быть. Но, как дальше жить «середнячком», я не знал. И подался за океан, подальше от родителей, в поисках места, где я мог бы быть лучше других и никого не разочаровывать. С Миллисент я этого добился.

Ужасно так говорить, но моя жизнь стала намного лучше после кончины родителей. И после того, как в нее вошла Миллисент. Она позволила мне ощущать себя выше, лучше других.

И она так впечатлена моим письмом, что даже в постели заговаривает о нем:

– Как бы мне хотелось вырезать его и наклеить на холодильник!

Я смеюсь и глажу ее ногу. Она лениво закидывается на мою.

– Дети бы сочли это странным, – бормочу я.

– Они бы даже не заметили.

Миллисент права. Наш холодильник сплошь оклеен фотографиями, составляющими своеобразный семейный альбом. Они настолько размыты, что ни одна не выделяется из общей массы.

– Ты права, – говорю я. – Они бы не заметили.

Миллисент перекатывается и прижимается лицом к моему лицу.

– Я хочу раскрыть тебе свой секрет, – шепчет она.

Мое сердце слегка подскакивает в груди. Мне вдруг становится не по себе.

– Что за секрет? – спрашиваю я. В голос, не шепотом.

– Я наблюдала за ней.

– За кем?

– За Аннабель, – беззвучно, одними губами артикулирует это имя Миллисент.

Сердце немного успокаивается.

Мы делали так и раньше. Мы наблюдали за Линдси и обменивались впечатлениями.

– И? – интересуюсь я.

– Она будет прекрасно смотреться на телеэкране.

Свет в нашей комнате не горит, но кромешной темноты в ней нет. Наша спальня находится на втором этаже и выходит окнами на улицу. И блики фонарей поблескивают вокруг занавесок. Я много раз наблюдал за ними после нашего переезда в этот дом. Их золотое свечение кажется таким неестественным.

– Пенни, – говорю я.

Миллисент смеется:

– Что?

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Я закрываю глаза.

Иногда я первым произношу эти слова. Иногда их первой произносит Миллисент. Мне это нравится – так мы на равных. Но это сейчас. А тогда, в молодости, первой призналась мне в своих чувствах Миллисент. Она первой сказала, что любит меня. Прошло три месяца. Три месяца с нашего знакомства в самолете до ее признания. Я любил Миллисент, по меньшей мере, два с половиной месяца из тех трех, но не говорил ей об этом. Пока она не сказала мне о своей любви. Когда это произошло, мы сидели на дереве. Мы были молодыми, бедными и в поиске развлечений залезли на дерево.

В Вудвью полно деревьев. У нас имеется парк с огромными, раскидистыми дубами, идеально подходящими для лазанья. Но в тот день мы с Миллисент сидели на клене. Мне следовало догадаться, что, пожелав забраться на дерево, Миллисент выберет не доступный дуб в общественном парке, а этот клен, из-за которого нам придется прегрешить – нарушить границы частного владения.

Клен рос перед домом, стоявшим в нескольких сотнях ярдов от дороги. И между дорогой и его входной дверью находилась только гладкая зеленая лужайка, да этот гигантский клен.

Дело было в середине августа, на пике летней жары. И некоторое время мы просто смотрели на клен из моего авто, оснащенного кондиционером. Мы припарковались ниже по дороге, выбрав место, с которого открывался прекрасный обзор на все окрестности. Мы сидели в машине и ждали, пока дом погрузится во тьму. Свет продолжал гореть только в одной комнате – на втором этаже справа. Миллисент сжимала мою руку так, словно была на грани.

– Ты действительно хочешь залезть на это дерево? – спросил ее я.

Она повернулась ко мне, сверкнула глазами:

– А ты не хочешь?

– Я как-то не думал об этом раньше.

– А сейчас?

– А сейчас я действительно хочу залезть на это чертово дерево.

Миллисент улыбнулась. Я тоже улыбнулся. Свет в доме, наконец, погас.

Я повернул ключ, выключив кондиционер. В салоне машины сразу же стало душно. Миллисент вылезла из нее первой. Придержав дверь за ручку, чтобы не хлопнуть ею. Я вылез следом и тоже очень аккуратно закрыл свою дверцу.

А затем перевел взгляд на клен. Внезапно он показался мне слишком открытым для посторонних глаз. «Интересно, грозит ли тюремное заключение нарушителям частных границ?» – промелькнуло в моей голове.

Миллисент бросилась бежать. Она пронеслась по улице, через лужайку и исчезла за кленовым стволом. Скажи она или даже крикни что-нибудь, я бы ее не услышал.