Моя драгоценная гнома

Он ничуть не изменился, только лицо осунулось, и между бровей пролегла глубокая морщинка. Он не сразу узнал меня и сначала даже испугался, когда я бросилась к нему на шею. Но вот глаза его изумленно распахнулись, борода мелко задрожала, и он, не веря себе, погладил меня по голове, отстранил, не выпуская, а потом выдохнул:

— Эрм!..

— Эрмэль, — поправила я его, глотая слезы.

— Я и забыл какая ты… красивая… — папаша тоже расчувствовался, и по его щекам потекли слезы.

Кто-то из эльфиек — по-моему, Белладонна, громко прищелкнул языком.

— Все закончилось, пап, — я схватила отца под локоть и повела к выходу. — Все закончилось, давай уйдем отсюда поскорее.

Никто не удерживал нас, и мы покинули эльфов в полной тишине. На пороге я оглянулась. Дагобер по прежнему сидел в кресле, устало подперев златовласую голову. С одной стороны к нему приник дядя, что-то нашептывая в левое ухо, а с правой стороны стояли три ведьмы, нависая, как грозовые тучи, готовые обрушиться на принца. Розалинда нетерпеливо теребила локон, накручивая его на палец, а Белладонна смотрела на Дагобера так, словно хотела съесть его прямо здесь, с костями.

— Думал, никогда не увижу тебя, — признался папаша, когда мы вышли из замка и пошли по улице, к нашей лавке. — Проклятые ведьмы обманули нас!..

— Но теперь все закончилось, — успокоила я его. — Принц Дагобер приказал, чтобы тебя освободили, и чтобы нам вернули лавку и лицензию…

— Как — вернули лавку?! — папаша мигом перестал умиляться встрече и потребовал объяснений.

Узнав, что нашу лавку занял Толяпар, он припустил с такой скоростью, что я едва успевала за ним.

— Этот мошенник занял мой дом?! — негодовал папаша. — Да я ему бороду вырву! Зубы пересчитаю!

Задыхаясь от быстрого бега мы оказались у лавки с вывеской «Толяпар и сыновья» как раз в тот момент, когда судебные приставы выносили вон вещи Толяпара и устанавливали лестницу, чтобы снять вывеску. Толяпар ругался, на чем свет стоит, но увидев нас с папашей, замолчал и вытаращил глаза.

— Ах ты, разбойник, мошенник ты эдакий! — наступал на него папаша, а мастер Толяпар пятился, пока не налетел спиной на стену дома. — Не успел я за порог — а ты уже оттяпал мою лавку!

— Мы думали, ты сгинул! — завопил мастер Толяпар, когда папаша наподдал ему хорошего пинка.

— Сгинул?! — взъярился отец, хватая Толяпара за бороду. — Да скорее ты научишься шлифовать, чем я сгину! Убирайся, пока я тебя не прибил! И я еще посмотрю — не пропало ли чего!

— Папа, успокойся, ты и правда убьешь его, — попыталась я урезонить родителя, вставая между ним и Толяпаром.

— Он тебя из дома выгнал! — продолжал бушевать отец на словах, но бороду Толяпара отпустил.

— Он не выгонял, — сказала я примирительно, — я сама ушла.

Толяпар смотрел на меня, разинув рот, и что-то с натугой соображал.

— Благодари мою дочку, — папаша отвесил ему еще один пинок, прежде чем я успела остановить его. — Иначе я бы из тебя гномье рагу сделал!

Из лавки выскочили, как встрепанные, сыновья Толяпара. Они возмущенно голосили, но увидев нас замолчали и остановились, словно налетели на невидимую стену.

— Что уставились? — нелюбезно спросил папаша, хватая меня за руку, словно кто-то мне угрожал.

— Эрм? — неуверенно спросил кто-то позади.

Я оглянулась и увидела Морни. Того самого обожателя Свиорки, с которым мы подрались как раз накануне папашиного похищения.

— Сейчас сюда полгорода сбежится, — я схватила отца за руку и потащила в дом, но он не желал идти, осыпая Толяпара отборной бранью.

— Багз вернулся! — крикнул кто-то, и улицу вмиг заполонили гномы.

Можно было подумать, до этого они прятались в подворотнях, и теперь, как по команде, выскочили на мостовую. Кто-то дико завизжал, и все испуганно оглянулись. Свиорка стояла у соседнего дома и комкала белоснежный чепец на голове. Виндальв пытался ее увести, но она вырывалась и тыкала в мою сторону пальцем, порываясь что-то сказать.

— Он… он — девица!.. — завизжала она, совладав с речью.

И тут гномов как прорвало — они загомонили, заспорили, принялись галдеть и вопить, то хватая друг друга за бороды, то указывая на нас.

Эльфы добрались до вывески, сняли ее со стенных крюков и с грохотом швырнули на мостовую.

— Это — Эрм?! — услышала я голос Морни. — Он мне морду набил…

Я чуть не застонала и вцепилась в папашу уже мертвой хваткой:

— Уйдем, — умоляла я его, горящего местью, — уйдем, пап!

— Тебе еще припомнится! — вопил папаша Толяпару, которого окружили сыновья, подбирая брошенные узлы и сумки.

Я затолкнула отца в лавку и захлопнула дверь прежде, чем в нее ударили кулаки, требуя открыть.

— Багз! — орали снаружи. — Это я, Торвальд! Открой!

— А я куплю что-нибудь из последних поделок, — вторил ему чей-то хитрый голосок.

Двое или трое перелезли через забор и попытались заглянуть в окно, но я тут же бросилась к нему и закрыла ставни.

— Надеюсь, к ночи они угомонятся? — спросила я с ужасом, прислушиваясь к шуму на улице. Казалось, наш дом превратился в корабль, а снаружи его омывает бушующее море.

— Этот бродяга повыкидывал мои полки! — папаша не слушал меня, проверяя сохранность вещей.