Моя другая жизнь

Они опять стали молча разглядывать меня, и тут — наболтав так много и пожалев об этом — я встал и сказал им, что мне нужно в туалет. На самом деле туалет был ни при чем. Просто надо было отключиться от них на какое-то время. По дороге я встретил Бан-Бан, улыбнулся ей; а в туалете подошел к зеркалу и подивился: пьян я, что ли? Я им рассказал больше, чем своему психоаналитику! Они всё знают, даже имя мое. Но им наплевать; вряд ли они вообще хоть что-нибудь слышали, и ничего-то они про меня не знают. Я для них инопланетянин, другая форма жизни; и пока я тут болтал, умоляя их меня понять, выяснилось, что я даже языка их не знаю толком. Мне только что хотелось быть с ними, узнать их получше, потому что я чувствовал — они самые простые люди на земле и с ними я, быть может, смогу вернуться к себе прежнему; как те марсиане из фантастических фильмов, что втираются в земную жизнь, маскируясь под простых рабочих. Но ничего не вышло. Как я ни старался понравиться этим людям, рассказывая им о себе, — ничего не вышло. Я решил возвращаться на Кэйп.

Проходя мимо ниши, я помахал им рукой на прощанье, но тут вдруг Бан-Бан улыбнулась приветливо и похлопала по дивану возле себя, приглашая присесть:

— Послушайте! Так вы знаете Ривера Феникса?

Когда мы двинулись вверх по Мистик-авеню, Блэйн вдруг разговорился:

— А я в сортире наркоты достал, за талоны.

— Продуктовые? — спросил я.

— А ты еще какие знаешь?

Мы зашли в пиццерию, с собой забрать, навынос. Мандо тут же упал на стул и уронил голову, а Блэйн все не умолкал:

— О, Ривер Феникс — он из самых-самых! — И добавил, словно в доказательство: — Сразу видно, что травку курит или колется. Только вот имя у него какое-то шизанутое.

— Он как бы родился там, — сказала Уичи.

Бан-Бан кивнула соглашаясь.

Они стояли у прилавка, помогая мне выбрать пиццу, но постоянно оглядывались на своих парней. Один был пьян до полной немоты, другой не в меру болтлив от марихуаны. Эти девочки ужасно были похожи на матерей, каких я встречал в магазинах, где они, усталые, замученные, нервно приглядывают за своими детишками в страхе, что те что-нибудь поломают или помешают другим покупателям.

Из пиццерии мы пошли по направлению к центру Медфорда. Я с Уичи впереди, она несла пиццу в коробке. Другая пицца была у Бан-Бан, она шла следом за нами вместе с Блэйном, который подпрыгивал и размахивал руками; Мандо кое-как ковылял позади всех. Я был рад, что с ними. Ехать домой одному совсем не хотелось; мне нужна была как раз такая компания с их анархичностью и готовностью принять кого попало. Изгои, неудачники — меня к ним тянуло; это была своего рода семья, достаточно безалаберная, чтобы в ней и мне нашлось место.

— Я «Крепкий орешек» никогда не видел, — сказал я.

— А я раз десять смотрела, — ответила Уичи. — А вы смотрели «Хафмун-стрит»?

Она уже забыла, что я ей рассказывал. А остальным явно было наплевать, кто написал эту книгу. Но разве это важно? Это означало лишь, что я не смог впечатлить их своей хилой известностью. Однако, как ни странно, я вдруг почувствовал себя сильным — словно после специального упражнения в унижении. Хорошо у меня получилось: и тайны свои сохранил, — рассказав их людям, которые ничего не понимают, — и силу свою почувствовал.

Перейдя через Мистик-авеню, мы пошли под яркими фонарями по низким грядам почерневшего, обледенелого снега: это проезжую часть чистили, и он замерз на тротуаре. Вокруг нескольких многоквартирных домов тянулся покосившийся забор из металлической сетки.

— Мы где?

— Вы из Медфорда и районов не знаете?

В заборе оказалась дыра — треугольная, проволока блестит по свежим срезам, — а под ней обледеневшая тропинка. Мы пролезли и пошли по снегу к поломанной двери, потом по изуродованному коридору и вверх по лестнице к квартире, запертой на три висячих замка на засовах, похожих на потускневшие пряжки. Еще перед наружной дверью я глянул вверх и увидел, что какая-то женщина смотрит на меня из окна. Я вздрогнул.

— Это мамочкина квартира, — сказала Уичи. — Но она сейчас в Кембридже, она сейчас со своим другом живет.

Слово «сейчас» меня насторожило.

— Он полицейский, — сказала Бан-Бан. — Но хороший малый.