Моя двойная жизнь

— Вам придется, милый друг, придется туда вернуться. Поверьте, это случится рано или поздно. Но лучше раньше.

— Полноте! Не омрачайте моей радости, никогда еще я не была так счастлива, как сегодня!

Несколько дней спустя поутру горничная вручила мне письмо. На конверте я увидела широкую круглую марку, которую окаймляла надпись: «Комеди Франсез».

Я припомнила, как десять лет назад, почти что день в день наша старая служанка Маргарита вручила мне с ведома матушки письмо в таком же точно конверте. Тогда я раскраснелась от радости. Теперь я почувствовала, что легкая бледность выступила на моем лице.

Всякий раз, когда непредвиденные обстоятельства вторгаются в мою жизнь, я невольно отступаю назад. Какой-то миг я цепляюсь за что попало, а затем очертя голову бросаюсь в неизвестность, подобно акробату, который держится за свою трапецию перед тем, как с размаху ринуться в пустоту. В мгновенье ока сиюминутное становится для меня прошедшим, вызывая во мне чувство трогательной нежности как безвозвратно погибшее. Но я обожаю также то, что будет. Будущее влечет меня своей таинственной неизвестностью. Предчувствие всегда говорит мне, что меня ждет нечто невиданное. И вот, я вся дрожу в сладостной тревоге и нетерпении.

Я получаю множество писем, но мне всегда этого мало. Письма все прибывают, прибывают, словно волны морского прилива, и я гляжу на них как завороженная. Что несут они мне, эти таинственные посланцы, маленькие и большие, розовые и голубые, желтые и белые?

Что выбросят на скалы эти огромные яростные волны, опутанные мрачными водорослями? Труп какого-нибудь юнги? Обломки затонувшего корабля? А что выплеснут на берег те низкие короткие волны, в которых отражается голубое небо, или те маленькие смешливые волны? Быть может, розовую морскую звезду? Или сиреневую актинию? А может быть, перламутровую ракушку?

Я никогда не распечатываю письма сразу же по получении. Сначала я долго разглядываю конверт, пытаясь узнать почерк писавшего, тщательно изучаю штемпель и, лишь окончательно убедившись, от кого это письмо, вскрываю конверт.

Неопознанные письма распечатывает мой секретарь либо моя милая подруга Сюзанна Сейлор. Друзья, зная за мной эту привычку, всегда пишут свои имена либо ставят инициалы в углу конверта. В то время у меня еще не было секретаря. Его заменяла «моя милочка».

Я долго изучала то самое письмо и наконец отдала его Герар.

— Это письмо от господина Перрена, директора «Комеди Франсез», — сказала она. — Он просит вас назначить ему час свидания во вторник или в среду пополудни в «Комеди» либо у вас.

— Спасибо. Какой сегодня день?

— Понедельник.

Я усадила Герар за письменный стол:

— Напиши ему, пожалуйста, что я приеду к нему завтра в три.

В то время я получала в «Одеоне» жалкие гроши. Я жила на средства, оставленные мне отцом, то есть на то, что удалось получить при помощи гаврского нотариуса, и эти деньги таяли на глазах.

Я разыскала Дюкенеля и показала ему письмо.

— Ну и что же ты собираешься предпринять? — спросил он.

— Ничего. Хочу посоветоваться с тобой.

— Что ж, советую тебе остаться в «Одеоне». К тому же срок твоего ангажемента истекает лишь через год, и я тебя не отпущу!

— В таком случае прибавь мне жалованье. В «Комеди» мне обещают двенадцать тысяч франков в год, дай мне пятнадцать тысяч, и я останусь, тем более что мне не хочется уходить.

— Послушай, — вкрадчиво сказал мне обворожительный директор. — Ты ведь знаешь, что я не могу решать это самолично. Но обещаю тебе сделать все, что в моих силах.

Дюкенель всегда держал свое слово.

— Зайди ко мне завтра по дороге в «Комеди», я передам тебе ответ Шилли. Но даже если он наотрез откажется прибавить тебе жалованье, не уходи! Мы найдем какой-нибудь другой способ. И потом… потом… Нет, больше ничего не могу тебе сказать!

На следующий день я снова пришла к нему, как было условлено. В кабинете директора меня ждали Дюкенель и Шилли. Шилли сразу же набросился на меня:

— Дюкенель сказал мне, что ты собираешься уходить? Куда? Это глупо! Твое место здесь! Послушай, обдумай все хорошенько… В «Жимназ» играют только современные и костюмированные пьески. Это не для тебя. В «Водевиле» — то же самое. В «Гэте» ты сорвешь голос. Для «Амбигю» ты слишком хорошо воспитана…

Я молча глядела на него, понимая, что его компаньон не сказал ему о «Французском театре». От моего молчания ему стало неловко, и он пробормотал:

— Ну что? Ты согласна со мной?

— Нет! Ты забыл про «Комеди»!

Широкое кресло, в котором он сидел, сотряслось от его смеха.

— О нет, дружочек, об этом нечего и думать: в «Комеди» сыты по горло твоим строптивым норовом. Вчера вечером я ужинал с Мобаном. Кто-то сказал, что тебя должны взять в «Комеди Франсез», так он чуть было не задохнулся от ярости. Можешь мне поверить, он отзывался о тебе не слишком лестно, этот великий трагик.

— В таком случае ты должен был меня защитить! — вскричала я с досадой. — Ведь тебе известно, какие большие доходы я приношу театру.