Моя двойная жизнь

Как-то раз моя маникюрша пришла, чтобы заняться моими руками. Сестра попросила ее не шуметь, входя в комнату, так как я еще спала. Переступив порог, женщина огляделась, думая, что я сплю в кресле, но, завидев меня в гробу, бросилась бежать, крича как оглашенная. Вскоре весь Париж узнал, что я сплю в гробу, и слухи, один нелепее другого, разлетелись во все стороны.

Я уже настолько привыкла к гнусным выпадам газетчиков в мой адрес, что ничему не удивлялась. Но после смерти моей сестренки произошло еще одно трагикомическое происшествие. Когда служащие похоронного бюро вошли в комнату, чтобы вынести тело усопшей, они увидели два гроба, и, растерявшись, главный распорядитель спешно послал за вторым катафалком.

Я была в тот момент у матери, лежавшей без чувств, и вернулась как раз вовремя, чтобы не дать людям в черном унести мой гроб. Второй катафалк отпустили, но газеты раздули этот случай. Меня ославили, осудили и т. д.

Но в чем тут была моя вина?..

5

После смерти сестры я не на шутку захворала. Я ухаживала за ней дни и ночи напролет, переживала и в результате заболела малокровием. Меня отправили на два месяца на юг. Я пообещала поехать в Ментону, а сама тут же направилась в сторону Бретани — края, о котором давно мечтала.

Я взяла с собой моего маленького сына, а также дворецкого с его женой. Бедная Герар, которая помогала мне в уходе за сестрой, была прикована к постели, ее мучил флебит, и мне ужасно ее недоставало.

Ах, что это было за чудесное путешествие! В то время, тридцать пять лет тому назад, Бретань была диким и негостеприимным краем, но столь же прекрасным, возможно, даже более прекрасным, нежели теперь: проезжие дороги еще не избороздили ее вдоль и поперек, зеленые холмы не были так густо усыпаны белоснежными домишками, а ее обитатели не рядились в модные одежды: мужчины не надевали отвратительных брюк, женщины — нелепых шляпок с перьями. Вместо этого бретонцы гордо выставляли напоказ свои жилистые ноги в гетрах либо чулках в рубчик, обутые в кожаные башмаки с пряжками; длинные, зачесанные на виски волосы закрывали их оттопыренные уши и придавали лицу благообразие, утраченное из-за современной стрижки. Женщины в коротких юбках, не доходивших до тонких щиколоток, в черных чулках и раздувавшихся чепчиках на маленьких головках напоминали чаек.

Разумеется, это не относится к жителям Пон-Л’Аббе или местечка Бац, у которых совершенно другой облик.

Я объехала почти всю Бретань, но дольше всего прожила в Финистере. Меня пленила Разская коса. Два дня я провела в Одиерне, у папаши Батифулле, который был такой толстый-претолстый, что велел сделать в столе ложбину для своего огромного живота.

Каждое утро я уходила из дома в десять часов. Мой дворецкий, которого звали Клод, сам готовил мне обед и чрезвычайно аккуратно раскладывал его по трем корзиночкам. Затем мы садились в нелепый экипаж папаши Батифулле, которым правил мой мальчик, и отправлялись в бухту Усопших.

Ах, что это был за прекрасный и таинственный, ощетинившийся скалами берег, пепельно-серый и скорбный на вид!.. Сторож маяка, завидев меня издали, выбегал навстречу. Клод вручал ему наши припасы и давал тысячу советов относительно того, как варить яйца, разогревать чечевичную похлебку и поджаривать хлеб. Сторож относил все к себе, а затем возвращался с двумя старыми посохами, к которым он прибивал гвозди, чтобы сделать из них альпенштоки, и мы начинали леденящее кровь восхождение на Разский пик. Он напоминал лабиринт, полный неприятных неожиданностей, вроде расщелин, через которые нужно было перепрыгивать, не обращая внимания на зиявшую внизу ревущую бездну, завалов, под которыми нужно было проползать, вжавшись в землю, в то время как над вами грозно нависала скала, обрушившаяся в незапамятные времена и непонятно как еще удерживавшаяся в равновесии.

Затем дорога внезапно превращалась в тропу, настолько узкую, что по ней невозможно было просто идти: приходилось прижиматься спиной к скале и, раскинув руки наподобие распятия, двигаться, цепляясь за редкие выступы.

Когда я вспоминаю об этих минутах, то вся дрожу, ибо я всегда ужасно боялась и до сих пор боюсь высоты, а тот путь пролегал по отвесной тридцатиметровой скале под адский аккомпанемент вечно бурлящего моря, яростно бившегося о несокрушимую громаду. И все же, должно быть, риск доставлял мне удовольствие: за одиннадцать дней я прошла по этому маршруту пять раз.

После головокружительного восхождения мы спускались вниз, в бухту Усопших. Искупавшись, мы обедали, а потом до самого заката я занималась живописью.

В первый день берег был безлюден. На другое утро появился какой-то малыш и стал глядеть на нас с любопытством. На третий день нас окружила ватага с десяток ребятишек, которые выпрашивали у нас мелкие монеты. Я неосмотрительно дала им деньги, и назавтра ватага насчитывала уже двадцать — тридцать человек, причем были в ней и шестнадцати — восемнадцатилетние парни.