Моя двойная жизнь

Я давала последний спектакль в Лондоне в тот день, когда газеты огласили этот несправедливый приговор. Публика устроила мне овацию и осыпала меня цветами.

Я привезла с собой в качестве актеров госпожу Девойо, Мэри Жюльен, Кальба, мою сестру Жанну, Пьера Бертона, Трэна, Тальбо, Дьёдонне; все они были одаренными актерами.

Я показала весь репертуар, который должна была играть в Америке.

Витю, Сарсей, Лапоммерэ вылили на меня столько грязи, что я не поверила своим ушам, когда Майер сообщил мне об их приезде в Лондон для того, чтобы присутствовать на моих спектаклях. Это было выше моего разумения. Я была уверена, что парижские газетчики наконец-то вздохнули с облегчением, а вместо этого мои самые заклятые враги отправляются за море, чтобы увидеть и услышать меня еще раз. Может быть, они надеялись увидеть, как укротителя слопают его собственные хищники?

Витю заканчивал свою гневную статью в «Фигаро» следующими словами: «И потом, довольно, не так ли? Довольно говорить о мадемуазель Саре Бернар! Пусть она радует иностранцев своим монотонным голосом и мрачными причудами! Нас же она ничем больше не удивит — ни своим талантом, ни своими капризами» — и т. д. и т. п.

Сарсей, разразившийся громогласной статьей по поводу моего ухода из «Комеди», так завершал свою статью: «Пора укладывать непослушных детей».

Что касается тихого Лапоммерэ, он осыпал меня яростными нападками, заимствованными у своих сотоварищей по перу. Но, поскольку его всю жизнь упрекали в мягкости, он решил доказать, что и его перо способно источать яд, и прокричал мне на прощание: «Скатертью дорога!»

И вот сия святая троица объявилась, а вслед за ней множество других… И уже на следующий день после первого представления «Адриенны Лекуврер» Огюст Витю передавал в «Ле Фигаро» по телеграфу длинную статью, в которой критиковал мою игру в ряде сцен, высказывал сожаление по поводу того, что я не следую духу Рашели (которую я никогда в жизни не видела). Однако он заканчивал свою статью таким образом:

«Никто не усомнится в искренности моего восхищения, если я скажу, что в пятом акте Сара Бернар поднялась на недосягаемую высоту по драматической силе и художественной достоверности. Она сыграла длинную и жестокую сцену, в которой Адриенна, отравленная герцогиней де Буйон, борется со страхом мучительной смерти, — сыграла не только с невиданным мастерством, но и проявила поразительное знание композиции пьесы. Если бы парижская публика слышала, если она когда-нибудь услышит вчерашний душераздирающий крик мадемуазель Сары Бернар: „Я не хочу умирать, я не хочу умирать!" то разразится рыданиями и овациями».

Сарсей заканчивал свою замечательную рецензию словами: «Она — чудо из чудес…» А Лапоммерэ, снова ставший кротким, умолял меня вернуться в «Комеди», которая якобы только и ждет возвращения блудной дочери, чтобы закатить пир в ее честь.

Сарсей в своем обзоре «Ле Тан» от 31 мая 1880 года на пяти столбцах осыпал меня похвалами и в заключение указывал:

«Ничто, ничто в „Комеди" никогда не сравнится с последним актом „Адриенны Лекуврер": «Ах, если бы она осталась в „Комеди"! Да, я снова за свое, ибо это выше моих сил. Что поделать, мы потеряли не меньше ее. Да-да, я знаю, мы напрасно повторяем: „У нас есть мадемуазель Дадли". О, ее-то у нас никто не отнимет! Но я не могу смириться с нашей потерей. Какая жалость! Какая жалость!»

Восемь дней спустя, 7 июня, он писал в своем театральном обзоре о премьере «Фруфру»:

«Не думаю, что когда-нибудь в театре волнение достигало большего накала. Это те редкие в драматическом искусстве минуты, когда актеры превосходят самих себя, повинуясь внутреннему „демону" (я бы сказал: „Богу"), который диктовал Корнелю его бессмертные стихи… Итак, после спектакля я сказал мадемуазель Саре Бернар: «Вот вечер, который вновь откроет перед вами, если вы того пожелаете, двери „Комеди Франсез"». — „Не стоит об этом говорить", — ответила она. „Хорошо, не стоит. Но какая жалость! Какая жалость!"».

Мой огромный успех во «Фруфру» заполнил пустоту и смягчил предательский удар Коклена, который, подписав с разрешения Перрена договор с Майером и Холлингсхедом, неожиданно заявил, что не сможет выполнить своих обязательств. Этот вероломный удар был подстроен Перреном, который надеялся таким образом повредить моим лондонским гастролям.

Незадолго до этого он подослал ко мне Гота, который принялся заискивающе вопрошать меня, не решила ли я вернуться в «Комеди Франсез». Он сулил, что мне разрешат совершить турне в Америку и все утрясется, когда я вернусь. Но ко мне следовало прислать не Гота, а Вормса либо Папашу Чистое Сердце (Делоне). Первый, возможно, убедил бы меня своими искренними и ясными доводами, второй — ложными аргументами, которые он преподносил с таким обволакивающим обаянием, что трудно было перед ним устоять.