Моя единственная

Двигаясь на расстоянии в пару метров, добираемся до Павла Александровича и следующие два часа проводим в активной работе.

Тая сначала пишет информацию на диктофон, а потом мы возвращаемся к машине, чтобы забрать ее чертежи. Смотрит на меня победно, типа: я же говорила?

Игнорирую, сколько есть сил.

Она намеренно двигается чуть поодаль, всячески указывает мне на выстроенную между нами дистанцию. Я внутренне себя одергиваю, чтобы не оберегать. С ней как-то всегда это по наитию. Будто естественно получается.

Долго проводим измерения и фиксируем недостающие габариты. Что-то договариваемся поменять, что-то оставить. В работе Тая мне… неожиданно нравится. Живая, участливая, неравнодушная. Не фыркает и не закатывает глаза при указании на ее же ошибки, но четко отстаивает свою точку зрения, когда мы касаемся спорных моментов.

Я довольно быстро с ней соглашаюсь. Не хочется давить авторитетом, да и проект подписывается каждым вторым сотрудником администрации. Вплоть до уборщицы, блин. Реально! Замахаешься пересогласовывать.

На часах уже за полдень, когда мы уставшие выбираемся из пыльного бетонного плена.

– Ну все ребятки, я пойду, – весело проговаривает прораб, размахивая каской. – Война войной, а обед по расписанию.

Отвлекаюсь на то, чтобы пожать ему руку, когда слышу треск чуть позади и резкий вскрик.

Да твою мать!

– Ну, осторожнее надо быть, – выговаривает Павел Александрович с сожалением. Затылок потирает.

Развернувшись, качаю головой.

– Шлепнулась все-таки?

Смотрю вниз, пока Тая всхлипывает и через сапог поглаживает правую лодыжку. Ступеньку не заметила.

– Только попробуй сказать еще хоть слово, – цедит она, поднимая затуманенные глаза.

Жалко ее становится.

– Не буду, – обещаю, наклоняясь.

– Не надо, – робко просит, пока подхватываю ее на руки. – Я тяжелая.

– Нормальная, – прижимаю теплое тело к груди, на секунду прикрывая глаза.

Этот день будто намеренно решил выжать из меня все соки. А я и так высохший. До дна.

Реально не дышу, пока тащу до «Рэнжа». Она сопит, всячески отодвигается. Не Янковский, понятно.

Посадив ее на капот, под редкие всхлипы аккуратно веду по лодыжке и пальцами сжимаю собачку на замке. Тая вздрагивает от боли, когда стягиваю сапог. С трудом, потому что ногу прилично раздуло.

– Сильно больно? – спрашиваю, на хера-то раздумывая чулки это или колготки?

Поморгав, скидываю в пропасть эту абсолютно ненужную дилемму. Концентрирую все внимание на распухшей ноге.

– Больно, – вскрикивает Тая от легкого прикосновения. – Не трогай. Пожалуйста. Почему я такая невезучая?..

Неловко пытается отстраниться.

Но эту машину смерти уже не остановить…

Прихватываю ногу под коленкой и, нежно поглаживая, исследую кость. Это я так себе говорю. Сам же хаотично вожу рукой по тонкому капрону, уходящему под серую юбку. Замечаю кружево.

Чулки… Да е-мое! Молока мне три пакета за вредность. Напрягаюсь.

– Вань, – Тая жалобно зовет, щурясь от солнца. – Мне в больницу надо.

С усилием убираю руки и мрачно киваю. На морально-волевых снова несу будущую экс-Соболеву в салон. Там внутри уже столько ее запаха, что сигареты не помогут. Только химчистка.

– Не реви, – говорю, падая на сидение рядом. На языке снова горечь. – До новой свадьбы заживет.

Глава 11. Таисия

– Долго еще? – спрашиваю.

Пробка. На часы посматриваю. Вечером у меня вылет. Как же теперь?..

Хочу удержать внутри жгучие слезы. Они терзают глаза и норовят выйти наружу. От боли, от унижения, от душераздирающих воспоминаний.

Что за невезение?.. В чем я провинилась?

Потирая гудящую лодыжку и трудно дыша, пытаюсь занять все имеющиеся системы организма одной единственной задачей – не смотреть на Соболева. Ничего не замечать. Ни оттеняющей смуглую кожу белоснежную рубашку, ни того, как классно Ваня смотрится за рулем своей любимой машины.

И как они ему идут… И рубашка, и «Рэнж Ровер». Очень ему подходят. И сигарет тоже, которую он мнет пальцами левой руки. Во всем проявляется присущая Ване мужская энергетика. Густая и концентрированная.

Нет. Я всего этого не забыла.

Но… Не хотела вспоминать.

Когда расстаешься с любимым человеком, у тебя находится слишком много ненужного – информации, фактов, ассоциаций: его любимый цвет, что он любит на завтрак, как он целуется… Как он пахнет…

Боже. Как он пахнет…

Взгляд так или иначе скашивается в сторону обтянутого черной тканью плеча и заляпанных строгих брюк. Последнее – видится мне особо милым, от этого и раздражающим. Никогда не считала неряшливость милой.

Внутри загораются красные огни. Сирена взрывается.

Я не хочу.

Не хочу снова ничего к нему испытывать.

То, как этот мужлан только что меня облапал, пока я шокированная сидела на капоте и хлопала ресницами – было просто невыносимо. Ужасающе… И… это вряд ли похоже на осмотр поврежденной конечности.

Ну, нет.

Наша песня хороша, начинай сначала.

Этот спектакль вновь о том, что Иван Соболев вертел на одном месте все обстоятельства этого мира. Ему по барабану.

Ваня, как блестящая, стремительная, свистящая пуля – не видит никаких препятствий. Напором десантника идет на таран.