«Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы

Отопить театр не удавалось, скудные средства, выделенные городской управой на дрова на месяц, улетели в печные трубы за неделю, еще неделю Рудин изыскивал возможность топить самыми невероятными способами – мы собирали на улицах все, что могло гореть, переполовинили реквизит, безжалостно пожертвовав «лишними» деталями декораций, топили только в день спектакля и чуть-чуть… Но ничего не помогало, вернее, помогло простыть всем актерам.

Я, пережившая страшную зиму двадцатого года в Симферополе, по-особому сочувствовала тем, кто остался в блокадном Ленинграде. Я знаю, что такое голод и холод одновременно. Когда согреться невозможно ни в театре, ни дома, холод кажется куда более сильным, постепенно он пронизывает все существо, проникает внутрь и медленно убивает желание что-то делать, двигаться, жить. Это очень страшно.

В Симферополе дрова всегда были проблемой и стоили дорого, но теперь стали камнем преткновения. Но мы в таком кошмаре прожили всего одну зиму, а ленинградцы – почти три.

Можно было не репетировать, чтобы сэкономить на дровах и освещении, но не играть нельзя. Однако когда оказалось, что заболевших больше, чем здоровых, и зал тоже заполнен наполовину, Рудин решил взять перерыв, пока не решится вопрос с отоплением. Хоть на неделю.

Эта неделя изменила всю мою жизнь, даже если осталась для всех тайной за семью печатями.

Карета у церкви не стояла, гостей тоже не было… А свадьба была?

Ниночка, помнишь песню «Безумная»? Там есть строки «У церкви стояла карета: там пышная свадьба была…».

В детстве я мечтала о свадебной карете, обязательно белой, с белыми лошадьми и важным кучером. Только чтоб не крыса и не тыква, а настоящая.

Думаю, угоди я своему отцу, Гирша Хаимович приказал не только карету и лошадей, но и кучера выкрасить в белый цвет. Но поскольку я хорошей девочкой не была, обошлась без таких изысков, а учитывая продрогший Симферополь конца октября двадцатого года, так и безо всяких вообще.

Получив неожиданный отпуск на целую неделю, Павла Леонтьевна уехала из Симферополя к В. Была надежда разжиться там какими-нибудь продуктами, нельзя же рассчитывать на Андрея и Машу.

Тату и Ирочку взяла с собой, меня – нет. У Татьяны Николаевны, с которой они отправились, в нанятом экипаже не было лишнего места. От Таты польза есть, от меня никакой, а оставить на меня Иру и вовсе опасно.

Это недалеко, потому обещано вернуться через несколько дней. С меня взято слово, что проживу время их отсутствия тихо, ни во что не вмешиваясь. Но я не противилась, предпочтя вообще перебраться к Маше, чтобы не тратить дрова на обогрев нашей кельи. Павла Леонтьевна согласилась, что так безопасней и экономней.

Маша не выразила восторга от моего намерения пожить у нее, но в приюте не отказала.

В последнее время она не слишком меня жаловала, я понимала почему, но мы ни о чем таком не говорили. Наверное, дело в том, что Андрея не было в Симферополе уже почти две недели. Матвей приезжал из Севастополя и тут же отправлялся обратно, а Андрей не появлялся совсем.

Матвей не говорил ничего хорошего, был задумчив, даже мрачен. Зачем-то отпустил усы и даже бородку. Усы ладно, а вот бородка ему совсем не шла. Маша ругалась, но он не обращал внимания. И зачем это сделал, не объяснял. Я чувствовала, что не все так просто, но было не до Матвея, все мысли о Павле Леонтьевне, Ире и Тате, а еще больше об Андрее. Он на фронте, кто знает, что и как там? Однажды спросила Машу, та хмуро ответила, что не знает.

Конечно, она знала, не могла не интересоваться, но считала, что я лезу не в свое дело.

Маша пропадала в госпитале, ни в холодной келье, ни в нетопленом театре сидеть невозможно, потому я оставалась с Глафирой. Пока Маши не было, мы мыли и чистили все подряд, из меня хозяйка плохая, но я старалась, отрабатывая теплый ночлег.

Закончилось все тем, что Маша простыла, она слегла с температурой. Мы с Глафирой поили ее чаем с липовым медом, кормили малиновым вареньем и кутали в тысячу одеял, хотя печи натоплены жарко. Глаша вздыхала:

– Эх, вас бы в баньку да с веничком, барыня. А раз нет, так пропотейте.

В Симферополе заканчивался стылый октябрь. Сколько раз замечала, что природа чутко реагирует на поведение и чувства людей. В годы, когда идут войны и разруха, зимы куда жестче обычных, ветры дуют пронизывающие, а солнце совсем забывает, что должно хотя бы изредка не только светить, но и греть.

Крым – это море, горы и степь. А Симферополь даже без моря и почти без гор. Стоит подняться северному ветру, и он выдувает не только тепло из домов, но и людей из одежды.

Ветер снова дул со стороны херсонских степей, всем, кто на улице, хотелось одного – в тепло. Но я решила воспользоваться отсутствием Павлы Леонтьевны и сходить на кладбище на могилу недавно убитого Исаака Моисеевича Г. Я узнала о его гибели уже после похорон. Знакома с их семьей не очень близко, но еще из Таганрога, он бывал в нашем доме у отца. Циля сказала, что ее отца убили посреди улицы, за что – неизвестно.