Моя еврейская бабушка (сборник)

– Будешь резать бутерброды, – сказал бывалый, искоса посмотрев на Сырца, тот даже скорчился под пронзительным взглядом – сразу понял, что его посылают на плаху. Редкий человек способен устоять перед соблазном. Разве что святой какой-нибудь. Но перед колбасой даже святой дрогнет. Невозможно выдержать жестокое испытание, пребывая в состоянии перманентного голода. Ощущать запах копченой колбасы, держать ее в руках, и не взять на язык хотя бы кусочек! Один за другим отправлялись в небытие заключенные, не прошедшие жестокий экзамен на прочность. Но выбора не было. Утром следующего дня Сырец уже осваивал новую деятельность. Первым делом он навел порядок на «кухне», вычистил чайники, кружки и ложки от чифирного нагара. Когда посуда заблестела, вымыл столы и стулья, а все крошки хлеба и обрезки колбасы кучкой сложил в отдельную тарелку. Сырец был голоден – но даже крошка не полезла бы ему в горло. Он знал, что его ждет, если он нарушит хотя бы один пункт «протокола общего собрания». Проверка длилась долго, Сырца обложили со всех сторон, но все контрольные метки оказались на месте. С тех пор голод утратил для него свое значение, и из основного инстинкта перешел во второстепенные. Сырец научился подавлять свои желания. И еще он понял, что для других пища остается основным стимулом к существованию. Тогда он решил подняться выше. В столовой заключенных кормили, в основном, стафилококками. Склад был забит просроченными продуктами, повара часами вываривали гнилое мясо, к обеду давали липкий хлеб в придачу к баланде с заплесневелыми макаронами. Тюремным хлебом можно было стены обмазывать. Он больше похож на глину, чем на продукт питания. Сырец подошел к авторитетному «зэку» и попросил аудиенции. В камере наступило тягостное молчание. Сырец нарушил законы тюремного бытия. К авторитетам так запросто запрещено подходить. За нарушение положено суровое наказание. Казалось, земля сорвется со своей оси, настолько была трудной затянувшаяся пауза.

– Меня бы на пекарню отправить, не могу кислый хлеб даже видеть, в рот не лезет. Вот, посмотрите, какой хлеб я могу испечь, – сказал Сырец и протянул авторитету кусок свежевыпеченного хлеба. Затем повернулся и протянул хлеб другим обитателям барака. По комнате разнесся запах мирной жизни. Заключенные на миг утратили свое перевернутое сознание. На мгновение они стали обычными людьми. Каждый увидел свою картину милого прошлого. Кому-то вспомнились родные лица, давно забытые в лагерных передрягах. Кто-то представил лампу под абажуром, другим почудился запах щей, только что вынутых из печки. Послышался общий шумный вдох – заключенные коллективно вздохнули, тоскуя об утраченной жизни. Вместе со всеми выдохнул воздух Сырец. Ему пригрезилась чудная картина: он увидел Ханну, она на миг появилась с блюдом ватрушек. Местные пацаны любили день, когда Ханна угощала всех, кого встречала на пути, знакомых и незнакомых. Тогда Сырец стеснялся матери, он не понимал, зачем она это делает, но мальчишки с удовольствием поедали бесплатное угощение. Ханна постояла рядом с сыном – и исчезла. В эту минуту Сырец любил своих родителей как никогда, ведь это они научили его печь хлеб, и сейчас он поступал так, как поступали они.

– Откуда это? – рубанул коротким вопросом авторитет. В таких делах нужно рубить сплеча, не резон вести долгие разговоры, положение обязывает. Авторитету ни на секунду нельзя расслабляться. Повсюду глаза и уши. Даже в стенах. Мигом запинают, и с должности снимут, а другого назначат.

– Сам испек, – скромно потупился Сырец, – я умею. Меня мама научила.

– Братва, это же не хлеб, это – настоящее сало, – слабо пискнул заключенный из бендеровцев. В те времена много таких по лагерям чалилось.

– Ласковый хлеб, без изжоги, – кивнул другой с землистым цветом лица, поглаживая себя по животу.

– Надо «хозяину» подсказать, пусть Вована на пекарню посадит, – подсказал авторитету его помощник, в просторечии – «шестерка».

– Сам знаю, – замахнулся на помощника авторитет, – Вован, прямо с утра сядешь на пекарню. У нас у всех язвы от кислого хлеба. У меня пол-желудка отрезали.