Моя еврейская бабушка (сборник)

В неопрятной квартире пахло затхлым бельем, выношенной одеждой и старческой неопрятностью. Газета, скомканная в тугой рулон, шумно скользнула на пол, видимо, от избытка чувств.

– Вы Агг-ее-вна?

У посетительницы дрожало все: поджилки, желудок, голос, колени, пальцы и прочие части тела, как внутренние, так и внешние.

– Да Агеевна я, Агеевна, – миролюбиво поддакнул бас, в тон ему тонко взвизгнули стеклянные висюльки на люстре, через некоторое время что-то пискнуло из кухни. Все в этой квартире ходило ходуном, но в разные стороны, не сообщаясь друг с другом, как если бы однажды отменили все расписания и поезда вдруг стали ходить самостоятельно. Кто куда захочет, тот туда и едет. И неважно, в какую сторону.

– Милочка, я ведь и гадаю, и приворот снимаю, и разлучниц отваживаю, будь они неладны, но, учти, это денег стоит… А ты пятьсот рубликов-то приготовила? – Агеевна посмотрела на блондинку тяжелым взглядом, со страху той показалось, что еще-не-старуха не просто посмотрела – дробью выстрелила. Женщина молча кивнула, дескать, да, принесла кое-что в клювике.

Агеевна заметно подобрела. В комнате вкусно запахло деньгами.

– Садись, рассказывай, чо случилось у тебя, милочка. – Хозяйка подвинула расшатанный стул, нервная гостья покосилась на замызганное сиденье, перевела взгляд на свои блестящие лайкровые ноги в колготках, и осторожно присела на краешек, будто боялась свариться заживо.

– Да не знаю, как сказать… вроде ничего не случилось, все хорошо у меня…

Несмотря на оптимистичное утверждение, клиентка заметно пригорюнилась.

– С мужем что? Или как? – Агеевна грозно сдвинула брови.

– Или как, – согласилась женщина.

Она осторожно подобрала газету с полу и принялась медленными движениями разглаживать мятые страницы. Ее лоб покрылся испариной, женщина боялась даже взглянуть на хозяйку, сидящая напротив Агеевна казалась ей настоящей ведьмой. Со сдвинутыми бровями и неразбавленными густым басом старая кикимора будто нарочно прячется в полумраке, временами густо басит, сопит и хмурится. Ведьма, что ни на есть ведьма, без прикрас.

– Да брось ты эту дрянь! – строго приказала старая ведьма. – Говори быстрее, а то мне в магазин надо. Некогда тут с тобой возиться!

Алые ноготки послушно скомкали газету, хотели бросить ее на пол, но передумали, осторожно положили на край стола.

– К моему мужу подруга повадилась… – Женщина запнулась.

– Домой ходит, что ли? – подзадорила ее гадалка. Она притопывала ногой от нетерпения. Голод – не тетка.

– Нет, не домой, на дачу, она в этом же поселке снимает комнату, весь день мается от безделья, делать-то ей нечего, она одинокая, ни денег, ни участка, и вот повадилась, каждый день к нам приходит, и сидит, и сидит, и сидит. – Алые ногти выбивали на столе барабанную дробь. Обе стучали в такт: одна ногой, вторая – ногтями, и вдруг осознали, что стучат одновременно, как два барабана, недоуменно переглянулись и замерли.

– Да ты успокойся, успокойся, – приказным тоном велела Агеевна, – тебя звать-то как?

– Аллой… Алла я, – жалобно всхлипнула обладательница экстравагантного маникюра.

– Аллочка, все поправим, все снимем, отвадим, нивелируем!

От необычного слова посетительницу снова передернуло.

Ведьма брезгливо покосилась на нее, но промолчала, лишь подергала крючковатым носом, будто поторапливала: дескать, выкладывай все «по чесноку», как есть, так и говори.

– Мы случайно оказались соседями по даче, она его сослуживица, – всхлипывала Алла, – бывшая… они раньше вместе работали, а теперь ходит и ходит. Спасу нет. Каждый день является, без выходных. То есть, по выходным как раз и приходит, мы же все на даче…

Женщина уставилась в потолок, удерживая в глазах слезы, тяжелые, блестящие, выстраданные, издали они напоминали спелые виноградины.

– А ты что? – рявкнула Агеевна, и от тяжелых трубных звуков старческого баса две слезы-виноградины обрушились на стол, растекаясь по корявой клеенке мокрой лужицей.

– А я ничего… сижу в комнате, плачу, аппетита никакого, жить не хочется, а они о чем-то разговаривают. Я один раз подслушала, но ничего не поняла. Все одно и то же талдычат. Она ему, а он ей. И смеются. А я вот слезами обливаюсь.

Кровавые ногти напряглись, неловко зацепили клеенку и потянули вниз, но Агеевна вовремя перехватила ее, поправила и сказала, тайком взглядывая на часы:

– Вижу, что обливаешься, вижу.

Обе вновь замолчали, в тишине слышались глухие всхлипы посетительницы, кряхтенье грудной клетки еще-не-старушки и тонкое повизгивание стекла в допотопной люстре.

– Красивая хоть? – скривилась Агеевна, ее словно стошнило от чужой воображаемой красоты, но блондинка пожала плечами: мол, так себе. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Красоты кот наплакал.

– А что говорит? Над чем смеются-то? – Она собралась с силами и надела на себя роль бойкой следовательницы прокуратуры. Словно шалью укуталась. Теперь Анна Ковальчук и Елена Яковлева могут спать спокойно.

– Что говорит? Да ерунду всякую, вроде «держись от начальства подальше, к кухне поближе», в общем, муть одна. А мужу нравится, как она смеется.