Моя фронтовая лыжня

Толстая дверь - довольно солидная защита от пуль и мелких осколков. Поэтому ее отодвинули не до отказа, а на одну треть. У щели стоят лейтенант Науменко, командиры взводов, старшина Кокоулин, дневальные. За ними, вокруг чадящей печки, толпятся бойцы с нижних нар. Нам, верховикам, по регламенту надлежит дока оставаться на своих местах. Внизу на пятачке Одновременно всем не поместиться.

Лежу с автоматом в руках. В карманах шинели запасные магазины-рожки и словарик. Я его приравниваю к боеприпасам, в "сидоре" не оставляю.

На мое место у окошка никто не претендует: из него тянет холодом. Особенно во время движения поезда. А меня оно вполне устраивает, здесь я могу заниматься немецким языком. Сейчас же у меня еще одно преимущество перед соседями: наблюдаю за тем, что происходит за пределами вагона.

Противовоздушная оборона станции довольно мощная. Количество зениток определить трудно, а прожекторы - вот они, все на виду. С моей стороны шесть. Мощные лучи торопливо обшаривают небо. Они то упираются в тучи и тогда видны особенно явственно, то соскальзывают с них и теряются в беспредельной тьме ночного неба.

Вот двум лучам удалось поймать на перекрестие вражеский само алюминиево-светлую стрекозу. Мгновенно в ту же точку нацелился еще один луч и еще один. Само маневрирует: переходит на зигзагообразный "по моли", делая крутые виражи. Вокруг него вспыхивают небольшие облачки от разрывов зенитных снарядов.

"Стрекозе" удалось соскользнуть с перекрестия и лучи разошлись в разные стороны, торопливо ищут пропажу. Мое внимание привлекает другое: появились женщины и дети. Одни бегут по междупутьям, другие выбираются из-под соседнего эшелона и ныряют под наш. Почему они оставили свои вагоны? Разбомбило их, что ли? Или это результат паники? Разве в этом лабиринте найдешь безопасное место! Так можно погибнуть не только от бомбы, но и под колесами вагонов.

Невольно вспоминаю старшину Борулю. Каково ему видеть этих мечущихся по путям женщин и детей! Ведь он сейчас обязательно вглядывается, ищет своих.

Резкий нарастающий визг и серия разрывов. Но бомбы упали где-то в отдаленном углу станции. Еще заход, опять леденящее кровь завывание. Меня с силой вжало в нары, затем подбросило вверх - будто волнами меняется гравитационное поле на этом участке земли. На этот раз бомбы упали где-то очень близко. Попав в мощную воздушную волну, наш вагон с шумом вздохнул, будто живое существо.

Еще несколько заходов... Бомбы падают подальше от нашего состава. Что-то крепко стукнулось о крышу вагона.

- Что это? Пуля? - спрашивает мой сосед Федоров.

- Не похоже, - отвечаю тоном знатока. - И самоы в данную минуту над нами не проали, и звук иной. Что-то со звоном брякнуло - видимо, упал осколок от зенитного снаряда.

Из темноты вынырнула цепочка людей. Впереди шагает железнодорожник, в руках у него фонарь особой конструкции: из-под длинного козырька вырывается лучик синего цвета. За провожатым следует несколько санитарных носилок. Раздаются стоны, слышен судорожный женский плач.

Старшина Кокоулин спрашивает у железнодорожника:

- Наш эшелон впереди цел?

- Ваш-то цел. А в соседнем, гражданском, два вагона разнесло.

- До следующей большой станции далеко?

- Через три километра - Бологое.

- Как - Бологое? А это что за станция?

- Это пока Медведеве, на рыбинской ветке.

Вот те и на! Ведь весь наш вагон был уверен, что мы добрались уже до Бологого. Это плохо! Значит, в Бологом нам предстоит еще один сабантуй. Нас в Рыбинске предупреждали: если поедете через эту узловую станцию, без бомбежки ее не проскочить.

Отбой воздушной тревоги. Тут мы все почувствовали, как сильно остыл вагон. Муса и Вахоня опять затапливают печку. Наш эшелон тронул с места, чтобы закончить наконец маневрирование и выбраться из медведевского лабиринта.

После сильного напряжения нервов наступает разрядка. Вагон полнится возбужденными разговорами, шутками.

- Вот и понюхали пороху! - говорит Итальянец таким радостным тоном, будто ему впервые довелось испробовать какую-то редкостную марку коньяка.

- Пока не понюхали, а только малость нюхнули, - уточняет Философ.

На станции Березайка

На станции Бологое я и Федоров сменили постовых на открытой платформе. Охраняем ротное и батальонное имущество: несколько саней и походную кухню, ящики с боеприпасами, связки запасных лыж, мешки с овсом и обмундированием, лежащие штабелем тюки прессованного сена.

Тихая морозная ночь. Но во время движения студеный ветер обжигает лицо. Мы спрятались от него в затишке между мешками и тюками. Глаза свыклись с темнотой. Ночь безлунная, в просветах между тучами по-зимнему ярко мерцают звезды. А на земле - ни огонька, затемнение на десятки и сотни, на тысячи километров.

- Даже во время Батыева нашествия на Руси по ночам горели походные и сигнальные костры, - задумчиво говорит Дмитрий Михайлович. - А сейчас... Хотя бы волчьи глаза во тьме кромешной засветились!

- Приедем на фронт, там насмотримся на огни, - отвечаю ему. - Боруля рассказывает, немцы ночи напро ракеты в небо пускают.