Моя фронтовая лыжня

У Васильевых тесновато, и Семеновы пригласили меня ночевать к себе. У них есть свободная комната. Обе усадьбы расположены у самой дороги, только по разные стороны от шоссе. Рядом автобусная остановка — там, где некогда была почтовая станция. Долго не мог уснуть, в голову лезли разные мысли.

Неужели, думалось мне, я в той самой Спасской Полисти, у которой три десятилетия назад месяцами шли ожесточенные бои? В том самом вражеском укрепрайоне, который долго не могли одолеть наши дивизии?…

А быть может, именно на месте усадьбы Семеновых стояла та изба, в которую забегал просушиться промокший под ливнем Радищев? Быть может, та лавка, на которой он отдыхал .стояла как раз на этом самом месте, где я лежу сейчас? И уж не «может быть», а вполне достоверно то, что совсем рядом по бревенчатой дороге Радищев проезжал в почтовой кибитке, а спустя десятилетия здесь же не раз лихо проносились на полковой тройке Лермонтов и Краснокутский.

Неужели… Очередной мой вопрос, не знаю уж о чем, оборвался на первом слове — я наконец заснул. И хорошо: ведь завтра — рано вставать, завтра — трудный день.

Буду называть его Лешей

Все мясноборцы и полистяне называют Алексея Васильева Лешей. И в глаза, и за глаза. К такой фамильярности располагают и его внешность, и поведение. Фигурой с подростка, непосредственный, простодушный, по-детски любознательный. Поэтому не удивляйтесь, если и я впредь буду называть его лесником Лешей или просто Лешей.

Отправляемся в путь, как говорили мои однополчане-уральцы, на брезгу. Для первой недели октября это время суток приходится примерно на половину седьмого.

Выйдя на западную окраину поселка, долго преодолеваем территорию лесопункта. Ну и местечко! Лужи, колдобины, ямы, развороченные тягачами колеи-рытвины, ненадежные зыбкие кладки, переплетения рельсов узкоколейки, составы из грузовых платформ, на островках земной тверди — штабеля бревен и досок, пирамиды дров и чурок… Одним словом, если черти иногда ломают себе ноги, то это в первую очередь может случиться с ними на спасско-полистянском лесопункте.

Выбираемся наконец за пределы поселка, вступаем в преддверие «удельного княжества» лесника Леши — Дупельки. Знакомый ландшафт. Так называемая дорога похожа на бусы модницы или четки богомолки: на ниточку торфяного месива нанизаны наполненные мутной водой колдобины. Огибая их, защищаем руками лицо от ветвей ивняка и ольшаника. На одежду цепляются репьи, Леша называет их окyхами.

Кое-где справа и слева от дороги на сырых или полностью залитых водой лужках, полянах возвышаются стожки сена. Ждут зимней дороги. На этих же пожнях разбросаны правильной формы, будто вычерченные циркулем, чаши, наполненные водой и заросшие кустами ивы. Это заплывшие воронки от крупнокалиберных авиабомб.

Я с моей раненой ногой не ахти какой ходок, а Леша, оказывается, искалечен еще больше, чем я. Поэтому делаем частые привалы. Убиваю сразу двух зайцев: отдыхаю и слушаю Лешу. У него в запасе столько всевозможных историй, что их хватило бы на десяток походов к Ольховке и обратно.

Первое ранение у Леши давнишнее. Во время очистки прифронтовой полосы от местных жителей немецкий автоматчик прострелил убегающему мальчишке ногу. Во второй раз Леша пострадал от фашистских пуль, как это ни странно, уже много лет спустя после окончания войны. Обнаружил он в немецкой землянке груду заржавевшего оружия, стал разбирать ее. И вдруг в упор автоматная очередь: т-р-р-р! Более десяти лет поджидал Лешу поставленный на боевой взвод фашистский «шмайссер». Несколько пуль прошило Леше бок и живот. Он долго лечился и еле-еле выкарабкался. В третий раз, тоже во время сбора трофейного оружия, взорвалась малокалиберная, так называемая ротная мина. Лешу обдало градом мелких осколков. В результате — несколько мелких ран и полностью потерян один глаз, его заменяет сейчас протез.

Идем по лесному некрополю

Из ржавых вод, из голубого мха

В истлевших гимнастерках и пилотках
Они встают. Размеренна, тиха
Солдат убитых тяжкая походка.

Их вдаль ведет извечная тоска.

К жилищам мирным, к отческому дому
Они спешат. Дорога далека
По перелескам темным, незнакомым.

И если кто успеет дошагать

До солнечных лучей в село родное.
Проснется ночью старенькая мать,
И сердце больно у нее заноет.

У ней в ту ночь прибавится седин,

В окно глядеть старушка будет долго.
Почудилось, что в двери стукнул сын. —
А это ветер в дверь стучит щеколдой.

Сергей Орлов