Моя фронтовая лыжня

Во второй половине октября из соседнего райцентра прибыл на должность ротного политрука лейтенант Гилев. Ветеран недавней войны с финнами. Среднего роста, в шикарном белом полушубке, с кобурой на боку. Последнее обстоятельство очень впечатляет: личное оружие в запасном полку пока что имеют только самые старшие командиры.

Гилев очень подвижный, порывистый, стремительный. Направляясь к кому-либо, развивает такую скорость, что, кажется, сшибет с ног или пронесется мимо. Но — нет, останавливается как вкопанный и с ходу начинает разговор.

В свои беседы политрук включает рассказы о боевых эпизодах из собственной практики. Слушаем его с большим интересом. Показал нам искусно наложенную заплатку на плече полушубка. По его словам, это след пули финского снайпера.

Я, Федоров и Фунин заметили и обсудили между собой такую особенность бесед Гилева. Когда он делает обзор нынешнего положения на фронтах, его речь слишком патетична, густо насыщена газетными штампами.

Когда же переходит к тому, что видел и пережил сам, когда начинает рассказывать о притаившихся на вершинах елей «кукушках», об охоте за «языками», о тяжелых боях на «линии Маннергейма», его лексика сразу же меняется. Тут уж политрук говорит обычно, будто сидит в кругу друзей у охотничьего костра. Такой доверительный разговор несравненно более доходчив и полезен, чем официальная политбеседа, в которой слишком много времени тратится на доказательства того бесспорного факта, что советские люди — большие патриоты своей Родины и ненавидят фашизм.

Примерно одновременно с Гилевым в первую роту нашего батальона прибыл новый старшина — Лев Боруля. По национальности еврей, ленинградец. Он уже успел повоевать в народном ополчении, был ранен, лечился в тыловом уральском госпитале. Из госпиталя его направили в 280-й. Теперь ему предстоит «второй фронтовой раунд».

И внешний облик ленинградца, и его манера держаться говорят о том, что он здорово хлебнул военного лиха. У Борули какой-то особенный взгляд. В нем и печаль, и сочувствие тем, кому еще предстоят испытания, им уже пройденные.

Чувствуется, что нервы у Борули напряжены, но он великолепно владеет ими, держит себя в руках. Как и подобает культурному человеку, в обращении с солдатами корректен, никогда не срывается на грубый тон. По отношению к командирам умело сочетает необходимую воинскую субординацию с тактичной, сдержанной заботой о сохранении собственного достоинства. А ведь в армии это умеют делать далеко не все. Это очень тонкая и трудная наука. Иные докладывают и рапортуют старшим слишком уж по-солдафонски, как бездушные автоматы, или с неприятным оттенком подобострастия. Еще хуже, если военнослужащий, оберегая свое человеческое достоинство, не находит иных путей, кроме дерзости и наглости.

Лицо у Борули особого коричневато-красноватого оттенка. До войны я встречал людей с лицами, опаленными студеными ветрами или южным зноем. Такие лица бывают у лесорубов, оленеводов, у геологов, чабанов… Но у Борули лицо иное, оно опалено не извне, а словно бы изнутри… Впоследствии такие лица мне доведется наблюдать у других фронтовиков, побывавших в особо тяжелых боях, у перенесших блокаду ленинградцев, у солдат, долго находившихся в окружении, у бывших узников фашистских концлагерей. Одним словом, у людей, которые одновременно подвергались тяжелейшим физическим и психическим испытаниям. Можно подумать, их перенапряженные нервы источали из себя мельчайшие частицы, которые, застревая в коже, придали ей особую окраску. Так из раскаленной вольфрамовой нити разлетаются во все стороны микропылинки и затуманивают изнутри стекло электрической лампочки. …

Старшина Боруля прибыл к нам в удрученном состоянии. Его угнетает не пережитое на фронте, оно для него уже пройденный этап. От ранения он оправился даже намного раньше, чем обещали врачи. Борулю очень тревожит судьба оставшейся в Ленинграде семьи — матери, жены, детей. Пока он странствовал в санпоезде и по госпиталям, связь с родными оборвалась. Где они сейчас? Почему не отвечают? Или умерли от голода? Или погибли во время артобстрела? А быть может, эвакуировались? В таком случае — куда?

Впрочем, о своем душевном состоянии старшина-1 в своей роте, в батальоне не распространяется и службу несет исправно. Человек он волевой и свое личное умеет запрятать далеко-далеко, чтобы оно не мешало делу. Я как-то разговорился с Борулей о Ленинграде, и он, испытывая потребность излить кому-то душу, поведал мне о своих тревогах.

В другой раз я откровенно побеседовал с Борулей еще на одну тему, очень занимавшую меня в то время. Что представляет собой современный бой? Как ведут себя в бою воины, еще вчера бывшие сугубо гражданскими людьми? Как выглядят фашисты? Обо всем этом я читаю в газетах, слышу по радио и на политинформациях… Но лучше всего услышать правду из уст живого защитника Ленинграда…

И Боруля рассказывает мне без прикрас: