Моя фронтовая лыжня

Трудно прорываться через «горловину» — это само собой. А тут еще сменили номер полевой почты нашего лыжбата. В Рыбинске дали — 1550, а недавно переиначили на — 827.

По кругу идут крупнокалиберные самокрутки, начиненные всевозможными суррогатами. Как говорят немцы — эрзацами. Прежде всего, курим прошлогодние листья, присохшие к ветвям или занесенные ветром в дупла. Особой духовитостью обладает вишневый лист. Его находят в садах Ольховки. Идут на курево и некоторые разновидности мха. Курильщики в который раз вытряхивают карманы и кисеты: микродозы табачной пыли заметно улучшают качество «волховской махорки».

Поначалу беседовали у костра парами, небольшими группами. Но вот всплыла тема, заинтересовавшая всех, — и завязался общий разговор.

— Однако скоро лед на Волхове должен пойти…

— Ну, когда Волхов вскроется, тогда нам совсем хана!

Гилев недовольно глянул на мрачного прогнозиста, видимо, хотел было вмешаться в разговор, но ничего не сказал и опять наклонился над листком бумаги. Наш политрук не формалист. Заметив в настроении бойцов слишком унылую тональность, он подбадривает их. Иногда и одергивает нытиков. Но из-за всякой мелочи тут же не придирается. Понимает, что в такой тяжелой ситуации, в которой мы оказались, нотациями веселого настроения не создашь.

Кроме того, политрук Гилев считает, что в целом боевой дух в третьей роте пока что держится на подобающем уровне. Несмотря на все лишения и физическое истощение, лыжбатовцы, затянув пояса и стиснув зубы, безотказно выполняют боевые задания.

Правда, в разговорах отдельных бойцов стали проскальзывать нотки обреченности. Дескать, из волховских болот нам уже не выбраться, суждено здесь голову сложить. Но и у этих бойцов капитулянтских настроений нет, они знают, во имя чего придется сложить свою голову.

Общий разговор между тем совершил скачок за тысячи километров: от Волхова де берегов Камы.

— Скоро и Кама тронется, погонит лед в Волгу…

— Как там наш запасной? Сколько он после нас маршевых батальонов на фронт отправил?

— Однако к весне и лету лыжников готовить незачем. Пожалуй, двести восьмидесятый на пехоту переключился.

— В столовой, поди, вкусным борщом по-флотски кормят и на второе гречневую кашу со шкварками дают…

— А какой-нибудь привереда, недавно оторвавшийся от тещиных блинов, еще ворчит: и мало, и невкусно. Из своего «сидора» домашнего сала и шанег добавляет…

— У-у, морда! Сюда бы его поскорей, на окруженческий паек!

— А на плацу всё маршируют и маршируют…

— И козыряют, и на турнике подтягиваются…

— И полосу препятствий штурмуют, и по буму ходят…

— А у своей калитки стоит Глафира Марковна…

— Подперла левой рукой щеку и… сочувствует…

— А рядом с хозяйкой — козел Тишка…

— А может, Тишки уже нет. Глафира Марковна все грозилась зарезать своего «окаянного козла».

— Жаль, если зарезала. Очень жаль!

Наступила длительная пауза. Нетрудно догадаться, что сейчас каждый из нас думает уже совсем о другом. О запасном полке, о Глафире Марковне и ее Тишке говорили так заинтересованно, конечно же, не потому, будто для всех нас это самое дорогое, что осталось в далеком-далеком тылу.

Наш запасной мы все помним, он первый сцементировал нас в дружный коллектив. Вот почему, когда нам взгрустнулось о родных местах, о своих близких, наша ностальгия поначалу выплеснулась в воспоминаниях о тех краях. И запасной, и Глафира Марковна с Тишкой — это всем лыжбатовцам понятные символы сугубо личного, субъективного. Те родные места для наших воспоминаний явились своего рода ретрансляционной страницей. Сейчас каждый из нас уже думает о своем городе или селении, о своих родных, друзьях и знакомых.

А у меня по сравнению с моими однополчанами-уральцами особое положение. Мой «далекий-далекий тыл» изнывает под сапогом немецких оккупантов.

Сент-Экзюпери, слова которого взяты эпиграфом к этой главке, под заложниками понимал своих родных и друзей, всех французов, которые томились в фашистской неволе. В сорок втором этого произведения Сент-Экзюпери я, вполне понятно, еще не знал. Но, сидя тогда у костра в «еловой яранге», испытывал те же чувства, что и великий солдат Франции. Я думал о моих «заложниках» в Белоруссии. Об отце, матери и четырех младших братьях, оставшихся на Полотчине, об учителях и учениках 8-й средней школы Могилева…

В бочке из-под солярки

Баня — специально устроенное и оборудованное помещение, предназначенное для мытья тела водой (обычно теплой и горячей) с одновременным воздействием на тело горячего воздуха и пара.

БСЭ. Статья «Баня»

За годы войны мне довелось мыться в самых разнообразных фронтовых банях. Сегодня расскажу о самой первой из них.