Моя гениальная подруга

Я стала рассказывать Лиле об улицах, об их названиях, о шуме и необыкновенном свете, но сразу же почувствовала себя неловко. Если бы рассказывала она, я бы обязательно взяла на себя партию второго голоса и, хоть меня самой там не было, слушала бы, без конца перебивая и задавая вопросы, уточняя подробности и давая понять, что в следующий раз мы должны повторить этот маршрут вдвоем, она и я, потому что со мной ей было бы интереснее, потому что в компании со мной гораздо лучше, чем с отцом. Она же слушала без любопытства, и у меня даже мелькнула мысль, что она делает это нарочно, из вредности, чтобы поубавить мои восторги. Но вскоре я убедилась, что ошибаюсь; просто она думала о своем, о вполне конкретных вещах, а книги только подпитывали ее мысли — так в жару утоляют жажду возле фонтанчика для питья… Ушами она меня, конечно, слушала, но ее ум занимали вот эта улица; вот эти деревья в сквере; Джильола, прогуливавшаяся с Альфонсо и Кармелой; Паскуале, махавший ей рукой со строительных лесов; Мелина, выкрикивавшая имя Донато Сарраторе, и Ада, тащившая ее домой; Стефано, сын дона Акилле, только что купивший «джардинетту» и усаживавший мать рядом с собой, а сестру Пинуччу — на заднее сиденье; Марчелло и Микеле Солара, проезжавшие в своем «миллеченто» — Микеле делал вид, будто не замечает нас, зато Марчелло нет-нет да и бросал в нашу сторону доброжелательный взгляд, — но главным образом та секретная работа, которой она отдавала все силы. Мой рассказ звучал для нее бесполезной вестью из чужого пространства. Будь у нее возможность туда попасть, она бы им заинтересовалась, а так, выслушав меня до конца, бросила только:

— Надо сказать Рино, что мы приняли приглашение Паскуале Пелузо на воскресенье.

Вот так: я распиналась перед ней о Неаполе, а она думала о танцах у Джильолы, куда нас собирался отвести Паскуале. Я расстроилась. Мы никогда не отказывались от приглашений Пелузо, но, обещая прийти, никогда не приходили: я — потому, что не хотелось ссориться с родителями, она — потому, что Рино возражал. Зато мы часто видели Паскуале, когда он, начищенный и принарядившийся, ждал своих друзей. Он был добрым парнем и звал всех подряд, и тех, кто постарше, и мелюзгу. Обычно он подходил к заправке, и постепенно к нему присоединялись Энцо, Джильола, Кармела, просившая звать ее Кармен, иногда, когда не был занят, Рино, Антонио, переживавший за свою мать Мелину, а когда той было получше — и его сестра Ада, которую Солара затащили в машину и на целый час увезли неведомо куда. В хорошую погоду они все вместе ходили на море и возвращались с красными от солнца лицами. Но чаще всего компания собиралась у Джильолы, чьи родители были намного сговорчивее наших: кто умел танцевать — танцевал, кто не умел — учился.

Лила упорно затаскивала меня на эти вечеринки: уж не знаю с чего, но ее вдруг заинтересовали танцы. И Паскуале, и Рино неожиданно оказались прекрасными танцорами, они учили нас танго, вальсу, польке и мазурке. Надо сказать, Рино в роли наставника быстро терял терпение — в отличие от невозмутимого Паскуале. Тот сначала просил нас ставить ступни ему на ноги, чтобы мы лучше запоминали па, а потом кружился с нами по дому.

Я обнаружила, что мне очень нравится танцевать. Я готова была танцевать часами. Лила, напротив, вела себя как обычно, будто просто хотела узнать, как это делается. Если она и получала удовольствие, то только от учебы и часто не танцевала, а сидела в стороне, смотрела и аплодировала самым умелым парам. Однажды, когда я пришла к ней, она показала мне книжку о танцах: каждое движение объяснялось и сопровождалось иллюстрациями, на которых были изображены черные фигурки танцующих мужчины и женщины. В тот день она была в необычно приподнятом настроении, обхватила меня за талию и закружила в танго, напевая мелодию танца. Тут в комнату вошел Рино, увидел нас и расхохотался. Ему тоже захотелось потанцевать: сначала он станцевал со мной, потом с сестрой, все так же без музыки. Заодно рассказал, что на Лилу напало такое стремление к совершенству, что она заставляет его по многу раз повторять одно и то же движение, хоть у них и нет граммофона. Как только он произнес это слово — граммофон, — Лила прищурилась и крикнула мне из угла комнаты:

— Знаешь, что это за слово?

— Нет.

— Греческое.

Я смотрела на нее в растерянности. Рино тем временем оставил меня и подхватил в танце сестру: она вскрикнула тонким голосом, вручила мне учебник танцев и запорхала с братом по комнате. Я поставила учебник рядом с другими ее книгами. Что она хотела этим сказать? «Граммофон» — итальянское, а никакое не греческое слово. Но тут я заметила, что из-под тома «Войны и мира», на котором красовался подписанный учителем Ферраро библиотечный формуляр, выглядывает потрепанное издание «Грамматики греческого языка». Грамматика. Греческого. С трудом переводя дыхание, запыхавшаяся Лила пообещала:

— Я потом запишу тебе слово «граммофон» греческими буквами.

Я сказала, что мне пора, и ушла.

15