Моя гениальная подруга

Я смотрела на этого человека и думала о том, что у них с сыном нет ни одной общей черты. Нино — высокий, с нежным лицом, черными как смоль волосами, спадающими на лоб, чувственными губами. Донато — среднего роста, с резкими чертами лица, залысинами, узкими, в ниточку, губами. Нино всегда смотрел грозно, как бы проникая взглядом сквозь вещи и людей, но при этом в его глазах как будто таился страх; Донато глядел на мир открыто, словно показывая, как он всех любит, и всем всегда улыбался. Нино, как и Лилу, что-то словно точило изнутри; оба они обладали каким-то особенным даром — или проклятием? — вечно испытывать недовольство, никому не доверять и бояться происходящего, тогда как Донато любил жизнь во всех ее проявлениях и каждую прожитую секунду воспринимал как абсолютное счастье.

С того вечера отец Нино стал для меня надежной опорой посреди мрака, сгустившегося в моей душе после поспешного отъезда его сына, удостоившего меня одним-единственным намеком на поцелуй, — мрака, который, как я с удивлением осознала, существовал в ней и до того, потому что Лила не отвечала на мои письма. «Лила и Нино знакомы, — думала я, — но близко никогда не общались. И все-таки, как я теперь вижу, они очень похожи: им никто и ничего не нужно, они всегда знают, что хорошо, а что плохо. А что, если они ошибаются? Что такого ужасного в Марчелло Соларе? Тем более — в Донато Сарраторе?» Я не понимала. Я любила и Лилу, и Нино, мне их не хватало, хоть и по-разному, но я испытывала благодарность к Донато, которого ненавидел собственный сын и который уделял нам, детям, столько внимания, а той ночью на пляже Маронти подарил много спокойной радости. Я даже порадовалась тому, что никого из них — ни Нино, ни Лилы — нет на острове.

Я снова начала читать, написала Лиле последнее письмо, в котором сказала, что, раз она мне не отвечает, больше я ей писать не буду. Я все сильнее привязывалась к семье Сарраторе, чувствовала себя сестрой Маризы, Пинуччо и маленького Чиро, который полюбил меня и только со мной не капризничал; мы с ним вдвоем ходили собирать ракушки. Неприязнь ко мне Лидии окончательно сменилась симпатией и любовью. Она часто хвалила меня за усердие, с каким я выполняла любую работу: накрывала на стол, убирала комнаты, мыла посуду, присматривала за ребенком, читала. Однажды утром она дала мне примерить свой сарафан, который стал ей тесноват. Нелле и Донато, которых мы позвали посмотреть, как он на мне сидит, очень понравилось, и Лидия подарила сарафан мне. Иногда мне казалось, что она относится ко мне лучше, чем к Маризе. «Она ленивая и своенравная, — жаловалась она на дочь. — Наверное, я мало ею занималась. И учиться не хочет, не то что ты!» «Ты такая же рассудительная, как Нино, — сказала она как-то, — только ты всегда приветливая, а он такой раздражительный». Услышав это, Донато выпрямился и принялся расхваливать старшего сына. «Нино — золотой парень», — сказал он и посмотрел на меня, как бы ища поддержки; я охотно закивала.

После долгого купания Донато ложился обсохнуть на полотенце рядом со мной и брал газету «Рим» — единственное, что он читал. Меня поражало, что человек, который пишет стихи и даже издал поэтический сборник, не читает книг. Он ни одной не привез с собой и никогда не интересовался моими. Иногда он зачитывал мне вслух выдержки из статей, обращая мое внимание на отдельные факты, которые жутко разозлили бы Паскуале и, например, профессора Галиани. Но я молчала — не хотелось спорить с этим вежливым человеком, который так хорошо ко мне относился. Однажды он прочел мне статью целиком, от начала до конца, через каждые две строчки оборачиваясь к Лидии с улыбкой, на которую та неизменно отвечала улыбкой. Дочитав, он спросил меня:

— Тебе понравилось?

Статья была о поездах — о том, какие они быстрые и как благодаря им изменилась скорость передвижения по сравнению с прежними временами, когда люди ездили на телеге или ходили по деревенским тропинкам пешком. Статья была написана в возвышенном стиле, и читал он ее с чувством.

— Да, очень, — ответила я.

— А кто ее автор? Ну-ка посмотри!

Он протянул мне газету, и я с волнением прочитала:

— «Донато Сарраторе».

Лидия рассмеялась, он тоже. Они оставили меня на пляже присмотреть за Чиро и, на ходу перешептываясь, пошли окунуться. Я смотрела на них и думала: «Бедная Мелина!» — но не испытывала ни малейшей враждебности к Сарраторе. Я допускала, что Нино прав и между Донато и Мелиной действительно что-то было, я допускала даже, что Сарраторе изменял Лидии, — теперь, когда я лучше его узнала, мне было легче в это поверить, — но ведь жена его ни в чем не обвиняла, хоть и вынудила уехать из нашего квартала. Но и Мелину я тоже понимала. Она влюбилась в этого необычного человека — железнодорожника, но при этом поэта и журналиста, — но ее хрупкий ум не выдержал столкновения с жестокой реальностью, в которой нет его. Мне нравились мои собственные мысли. В те дни я радовалась всему: своей любви к Нино, своей тоске по нему, чувствам, которые испытывала, возможности читать, думать и размышлять в одиночку.

34