Моя гениальная подруга

Приближалось 13 августа. Как-то вечером я сказала, что не хочу идти в Порто и предпочла бы прогуляться по Маронти под полной луной. Я надеялась, что Нино пойдет со мной, а не с сестрой: у той в Порто завелся парень, с которым, по ее словам, она целовалась – так она изменяла своему неаполитанскому дружку. Но он пошел с Маризой. Я из принципа отправилась одна по каменистой дороге к пляжу. Песок был холодный, в свете луны серо-черный, море едва дышало. Вокруг не было ни души, и я расплакалась от одиночества. Кто я, что я такое? Я снова чувствовала себя красивой, у меня исчезли прыщи, солнце и море сделали меня стройнее, и все равно человек, который мне нравился и которому я хотела нравиться, не проявлял ко мне интереса. Что за клеймо на мне, что за проклятие? Наш квартал виделся мне бездной, из которой невозможно выбраться. Потом я услышала шуршание песка, обернулась и увидела тень Нино. Он сел рядом. Через час ему надо было вернуться за сестрой. Он колотил пяткой по песку – явно нервничал. Наконец, вместо того чтобы пуститься в рассуждения о литературе, он неожиданно заговорил об отце.

– Я посвящу свою жизнь тому, – сказал он так, будто давал обет исполнить священную миссию, – чтобы не быть похожим на него.

– Но он милый человек.

– Все так говорят.

– А на самом деле?

Его лицо на мгновение исказила гримаса сарказма.

– Как поживает Мелина?

Я посмотрела на него в изумлении. Я все эти дни старалась не упоминать о Мелине, а тут он сам о ней заговорил.

– Так себе.

– Он был ее любовником. Он знал, что она женщина со странностями, но все равно закрутил с ней, из одного тщеславия. Из тщеславия он причинит боль кому угодно и не будет чувствовать за собой никакой вины. Он убежден, что может всех осчастливить, и верит, что за это все ему простится. Каждое воскресенье ходит к мессе. Заботится о детях. Внимателен к матери. Но он постоянно ей изменяет. Он лицемер. Я его ненавижу.

Я не знала, что сказать. У нас в квартале происходили страшные вещи, отцы дрались с сыновьями, например Рино с Фернандо. Но от злобы, заключенной в этих нескольких прекрасно выстроенных фразах, мне стало не по себе. Нино ненавидел отца всей душой, вот почему он так много говорил о Карамазовых. Но главное было не в этом. Судя по тому, что я видела своими глазами и слышала своими ушами, в Донато Сарраторе не было ничего отталкивающего, и это меня смущало. О таком отце, как он, любая девочка, любой мальчик может только мечтать – не зря Мариза его обожала. Даже если допустить, что он и вправду был таким любвеобильным, я не видела в этом никакого греха. Моя мать в порыве ярости тоже говорила отцу: «Кто знает, сколько у тебя баб!» Обличительный тон Нино произвел на меня ужасное впечатление.

– Они с Мелиной поддались страсти, – пробормотала я. – Как Дидона с Энеем… Конечно, это причиняет боль другим, но ведь это любовь!

– Он поклялся в верности моей матери перед Богом! – внезапно во весь голос воскликнул он. – Он предал и ее, и Бога! – Нино разгорячился, его прекрасные глаза засверкали, и я даже испугалась, что сейчас он набросится на меня с кулаками. – Даже ты меня не понимаешь! – бросил он и широкими шагами пошел прочь.

Я догнала его. Сердце у меня колотилось.

– Я понимаю тебя, – выговорила я и осторожно взяла его за руку.

До этого мы ни разу не касались друг друга, даже случайно, и сейчас я отдернула руку, словно обжегшись. Он наклонился и легонько поцеловал меня в губы.

– Я завтра уезжаю, – сказал он.

– Но тринадцатое послезавтра.

Он не ответил. Мы поднялись в Барано, по дороге разговаривая о книгах, потом пошли в Порто за Маризой. Я все еще ощущала на своих губах привкус его поцелуя.

33

Я беззвучно проплакала на кухне всю ночь. Заснула только на рассвете. Меня разбудила Нелла и с упреком сообщила, что Нино, чтобы не тревожить меня, завтракал на террасе. Он уехал.

Я начала торопливо одеваться. Она заметила, что я сама не своя. «Беги! – разрешила она. – Может, еще успеешь». Я бросилась в Порто в надежде застать паром, но, конечно, опоздала.

Наступили тяжелые дни. Наводя порядок в комнате, я нашла принадлежавшую Нино голубую картонную закладку и спрятала ее среди своих вещей. По вечерам, на кухне, лежа в постели, я принюхивалась к ней, целовала ее, касалась кончиком языка и плакала. Меня терзала безответная любовь, а слезы ее подпитывали.

Затем в двухнедельный отпуск приехал Донато Сарраторе. Он огорчался, что сын его не дождался, но радовался, что тот отправился с друзьями в Авеллинезе учиться. «Такой серьезный парень, – говорил он мне. – Совсем как ты! Я горжусь им, как, наверное, твой отец гордится тобой».

Приезд этого внушающего доверие человека утешил меня. Он захотел познакомиться с новыми друзьями Маризы и как-то вечером пригласил их на пляж на костер. Он сам собрал дрова и просидел с нами допоздна. Парень Маризы – дело у них уже, похоже, шло к помолвке – бренчал на гитаре, а Донато пел: у него был прекрасный голос. Поздно ночью он сам взял гитару: он отлично играл танцевальные мелодии. Некоторые поднялись танцевать, Мариза – первая.