Моя горькая месть (СИ)

— Скорую вызовите! Скорее же! — закричала, и на колени упала перед Владом, боясь увидеть самое страшное.

Что своего я добилась, и еще один из семьи Гарай на моих глазах умрет. А если Влада не станет, то и мне не жить, и я отчетливо это осознаю. Люблю, права Катя, люблю нездоровой, больной любовью, которая не счастье, а наказание, которое я заслужила.

И больно хочу сделать, но не убить, не чтобы Влад умер. Только не он!

— Пожалуйста, только живи, — прошептала, и, наконец, дотронулась до его лица — бледного в свете фар и фонариков от мобильных телефонов собравшихся зевак. — Ты ведь не оставишь меня? Я не справлюсь без тебя, я уже не справилась…

Глупости срываются с языка, глупости в мыслях, каша полная. Веду пальцами к губам Влада, и чувствую дыхание, о Боже мой! Он жив!

— Дура! Вера, чтоб тебя, сваливаем отсюда, быстро, — Катя подбежала, волшебство момента разрушила, и тянет меня. — Вставай, и пошли.

— Нет, Влад ведь…

— Да пусть сдохнет этот Влад, велика потеря, — с неожиданной агрессией выплюнула подруга.

И я захотела ее ударить. Впервые в жизни захотела причинить боль кому-то помимо Влада, за слова эти гадкие. Да как она может? Но я не бью, я не оборачиваюсь даже, продолжая на коленях стоять и лица любимого касаться, еле сдерживая себя, чтобы не упасть ему на грудь, и в рыданиях не забиться, требуя, чтобы встал.

— Я не оставлю его, а ты иди, Кать.

— Ты говорила, что не ненавидишь, ты разве не этого добивалась, дура? Да сейчас скорая приедет, полиция, и тебе крышка, — Катя сильнее, ей почти удалось оттащить меня от Влада. Почти. — У тебя паспорта нет, здесь камеры повсюду. Обвинят не водилу, а тебя, если что с этим скотом случится.

— Пускай.

И плевать.

Пусть обвиняют. Если что случится… это ведь если Влад умрет? Тогда на все плевать, его больше жизни люблю, хотя никогда простить не смогу, и даже встреча эта наша навечно в памяти останется. И его «Пошла вон» тоже.

Подонок!

— Люблю тебя, — прошептала ему на ухо. — Слышишь, скорая уже едет, сирены слышишь, Влад? Потерпи, не умирай только.

— Пускай? — в Катю, не иначе, демон вселился сегодня, она за волосы меня дергает, и слезы с новой силой из глаз льются уже не только от душевных мук, но и от физических. — А Полина, а? О ней забыла? А обо мне? Я ради тебя все бросила, поехала с тобой, а стоило этому мудаку появиться, так ты готова всех бросить? И дочку и меня? Еще раз говорю, тебя во всем обвинят, так что вставай!

Катя сошла с ума.

И я сошла с ума, раз про Полю забыла. Ей одной я обязана — девочке своей, которой обещание дала в день ее рождения, клятву дала, что никогда не оставлю, не брошу, как меня бросали. А сейчас предала, пусть и в мыслях, но предала родного ребенка.

Встала с мокрого, прохладного асфальта, и на негнущихся ногах сделала пару шагов к лысоватому водителю злополучной машины.

— Его зовут Владислав Гарай. Владислав Евгеньевич Гарай, — хрипло повторила я второй раз. — Скажите в скорой, и пусть отцу его позвонят. Телефон найти несложно.

— А ты куда, пигалица? — проорал мне вслед водитель, но мы с Катей побежали прочь, под вой сирен карет скорой помощи и полиции.

Куда я?

К нашей дочери.

Влад

Вера шептала мне что-то неясное, и слова ее унес ветер. Вера лицо мое гладила, эти прикосновения я узнаю всегда, отличу от миллиона других — они забирали боль, они давали иную боль, более мучительную и жесткую.

Музыкальные, длинные пальцы мимолетно пробежались по моей коже, и исчезли.

Как и сама Вера. Снова.

И пришла боль, а с ней снова она явилась, издеваясь надо мной: то рядом оказывалась, не прикасаясь, то уходила, а я, как идиот, звал, звал, звал… И когда стало совсем невыносимо, я открыл глаза.

— Ну наконец-то, — первое, что я услышал, это голос отца, бьющий по голове набатом. — С возвращением, сын.

С возвращением?

Закрыл больные, почти ничего не видящие глаза, пытаясь в себя прийти, и понять, что за херня происходит. Я работал. И пил. Это я помню, дни однообразны, и этим я весь год занимался: утром, днем и вечером я филиал поднимал, а ближе к вечеру я поднимал стакан, чтобы к ночи свалиться без мыслей.

Без чувства вины и утраты.

— Я напился. Ты меня в клинику сдал? — голос хриплый, глаза открывать противно, да и само самочувствие мерзкое: голова раскалывается, да еще и эта тошнота позорная.

Полное дерьмо — вот как можно охарактеризовать мои ощущения. Полное. Мать его. Дерьмо.

— Ты под машину попал. Сотряс у тебя, Влад, и пара синяков. Правду говорят про пьяных, — отец хохотнул, а я чуть не заорал от громкого смешка, он мне в мозг иглой впился, — был бы трезвым, так легко бы не отделался. А так всего лишь сотряс, скоро выпишут.

Сотряс.

И я попал под машину… под машину… и воспоминания обрушились огненной лавой: золотые глаза Веры, полные злости, ее руки на мне, ее близость, и визг колес. Вера, она же умерла, я на самое дно скатился, заливая боль выпивкой, и место мне в психушке, раз из-за глюка под машину попал.

Призрак, не человек, нет ее.

Но тем не менее, я прошептал с наслаждением ее имя:

— Вера…