Моя и точка!

— Так давайте поедем купим и сделаем, — предложил Марко, который ходил за ними по пятам, как бы Ия не отмахивалась. — Тебе повесим гамак. Тебе поставим в комнате палатку, — посмотрел он по очереди на обеих девчонок.

— Ура-а-а! Да, да, да! Мамочка, давай купим! Давай! — запрыгали они вокруг Ии, сидящей на ковре.

— У меня есть предложение получше, — поймав обоих, усадила рядом с собой. — Давайте купим новый дом. И там сделаем всё так, как хотим. В саду будем жечь костёр. В комнате повесим качели. Заведём собаку.

— Собаку? — не веря своим ушам, выдохнула Аринка.

— А как же папа? — спросила Вероничка, она всё же была постарше, понимала больше. Хотя то, что с папой у мамы всё как-то разладилось, понимали все.

— А папа останется здесь. Но будет приезжать к нам в гости. Так часто, как сможет, конечно.

— Мам, вы что разводитесь? — пытливо заглядывала в лицо маме Вероника.

Ия закрыла глаза и кивнула. Несколько раз. А потом снова посмотрела на девочек.

На одну, серьёзную, нахмурившуюся.

На другую, испуганную, расстроенную.

И слёзы, конечно, никто не заказывал, но они навернулись на глаза сами.

Ну вот, она это сказала. Назад пути нет.

Вытерла глаза.

— А нам к папе можно будет приезжать?

— Конечно, — обняла Веронику.

— А на море он с нами поедет? — прижалась к ней Аринка.

«Чёрт, я же обещала им перед школой на недельку в Хорватию, — обняла она дочь другой рукой. — Но так и не позвонила».

— Если захочет, — полезла в карман за телефоном, глянула на часы. — В Омише сейчас сколько? — спросила у молчаливо подпирающего стену Марко. — Не поздно, не рано?

— Кому ты собралась звонить?

— Не знаю. Стипо, — листая телефонную книгу, она встала и обернулась на девочек. — Пошлите, там бабушка пирог испекла. Давайте, давайте, вниз!

Марко остановил её, накрыл рукой телефон и достал свой.

— Давай я сам позвоню.

— Кому? Стипо?

Он кивнул. И проложил телефон к уху, когда пошли гудки.

— Алле? Тате?

«Тате?!» — вытаращила на него глаза Ия, когда и в трубку, и из трубки зазвучал непереводимый хорватский фольклор.

— Этот омишский пират твой отец?

Марко обнял её за шею, кивнул и прижался губами ко лбу.

«О, нет, нет, нет. Если ты думаешь, что я развожусь с Маратом, чтобы быть с тобой. То ты сильно, очень сильно ошибаешься», — вывернулась Ия из-под его руки.

Стремглав спустилась по лестнице. И замерла на последней ступеньке.

В прихожей стоял Марат.

Глава 64

Таким его Ия никогда не видела.

Он словно попал под грузовик и чудом выжил. А, может, не выжил, таким безжизненным, серым, убитым, мёртвым он казался.

— Ия, — он нерешительно шагнул к ней.

— Папа! Папа! — высыпали из кухни дети, но замерли на входе. Бабушка поторопилась загнать их обратно и плотно закрыть дверь.

Ия с Маратом остались одни.

Он словно резко стал меньше ростом. Бледный. Резко осунувшийся. Серьёзный.

Ия бы соврала, если бы сказала, что ничего не почувствовала. Хотела бы не чувствовать, быть выжженной бесплодной землёй, где не пробился ни росток жалости, ни стебелёк сочувствия, только бушевал огненный смерч справедливого возмездия и звучал адский смех отомстившей за себя женщины. Но, честное слово, ей было жаль.

Жаль, что до этого дошло. Жаль, что пришлось стать стервой. Жаль, что всё закончилось так.

Нет, Ие было не всё равно.

Ей было больно, горько, противно. От себя самой. От того какой он жалкий, растоптанный, размазанный. И вот теперь, без всех его букетов и преклонённых коленей, она видела раскаяние. Искреннее, неподдельное раскаяние. И отчаяние.

А ещё молчание, что звучало громче слов. Слов, что им двоим были больше не нужны.

В мире нет таких слов, чтобы описать отчаяние птицы, что падает с простреленной грудью, срубленного дерева, выброшенной на берег рыбы. Они ещё живы, но они уже мертвы.

Их безмолвный крик не режет уши. Их боль не плещется в глазах.

Так умирают чувства.

Никто не прочтёт панегирик на их похоронах. Никто не придёт оплакать.

— Документы на развод в кабинете на столе, — её голос звучал как чужой, но это был её голос. — У меня нет к тебе никаких имущественных претензий, Марат. Это твой дом. Твои машины. Твоя компания.

— А дети? — его голос тоже был тих, глух.

— Дети, конечно, останутся со мной. Но ты их можешь навещать и проводить с ними столько времени, сколько захочешь.

— Я знаю, что не заслужил даже того, чтобы ты меня выслушала, но я… — он шагнул вперёд, но Ия попятилась.

— Марат, не надо.

— И всё же… я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя, — он сделал ещё шаг вперёд. И ещё шаг назад сделала Ия. — Все остальные для меня ничего не значат. Я всегда любил тебя. Только тебя. И наших девочек.

Она упёрлась спиной в стену. А он стоял так близко. Возвышался, прижав её к стене. Такой привычный, родной.

Едва пробившаяся щетина. Знакомый до боли запах.

— Ия, — выдохнул он, склонившись к её губам.

Сердце сжалось. Она испуганно закрыла глаза, дрогнув, перед тем как его оттолкнуть, забывшись всего на секунду.

И тут Марат с грохотом отлетел в сторону.

— Опрости, друже! Но эта женщина моя.

Марко поддёрнул рукава, обнажая цветной узор татуировок.