Моя идеальная

— Дай мне сил, Господи. Помоги не потерять его и саму себя. — молю одними губами, а вслух выкрикиваю. — Да что вы все, блядь, встали? Помогите!

Толпа оживает, словно с неё сняли заклятие окаменения. Несколько парней подлетают и помогают Арипову поднять Артёма на ноги и довести до машины.

Бросаю взгляд в сторону родителей. Мама беззвучно плачет. Хочу ли я утешить её? Сказать, что нет смысла лить слёзы?

Нет! Она виновата в этом так же, как и отец, замерший соляным столбом с пустыми, ничего не выражающими глазами. Так же, как и Должанский, сидящий на ступенях за их спинами и ощупывающий свою искорёженную рожу так, словно это самое дорогое, что есть в его жизни. Будто ему плевать на то, что из-за него может умереть человек.

Мой человек.

Оглядываюсь на то, как ребята тащат на себе Тёму, и снова умираю. Волосы, лицо, шея, светлая футболка и джинсы залиты кровью. Он едва переставляет ноги, почти не отрывая их от земли, делая крохотные шаги. Мне даже не надо видеть его лицо, чтобы знать, каких усилий и боли стоят ему эти, казалось бы, элементарные, заученные, автоматические движения.

Во мне больше нет монстра. Я сама становлюсь монстром. Он смотрит на ненавистных людей моими глазами. Он сжимает в кулаки мои руки, примешивая к чужой крови мою собственную. Он живёт моей ненавистью и яростью. Он заполняет пропитанным кровью воздухом мои лёгкие. Он ощущает эту самую кровь на моих губах. Он впитывает её металлический вкус. И он говорит моим голосом, когда вплотную подхожу к предкам и заглядываю в глаза. Хотя нет, не так. Я врываюсь в них адским наказанием, которое вынуждает даже Должанского поднять на меня изуродованную морду.

— Если вы, — не просто выплёвываю, а харкаюсь этими словами, — хоть раз приблизитесь ко мне или Артёму ближе, чем на сотню шагов, то, Богом клянусь, я разорву вас в клочья этими самыми руками. — поднимаю вверх залитые кровью ладони. — Если кто-то из вас решит появиться в нашей жизни снова, то я выгрызу ему глотку. А если вы, блядь, предпримите хоть одну попытку навредить моему любимому человеку, то я, мать вашу, вырву ваши проклятые бесчувственные сердца и буду сжимать в кулаке, пока из них не вытечет последняя капля крови.

Стальной тон. Ледяные интонации. Жёсткие слова. Они сами разорвали меня на части, и во мне не осталось ни капли сострадания или жалости к этим людям. Сплёвываю окрашенную кровью слюну под ноги отцу и направляюсь к машине, в которой сидит единственный на свете человек, который имеет для меня значение.

Много позже я узнаю, что в этот момент я выглядела ни как готовое рвать на части чудовище, а как падший ангел возмездия. Много позже я узнаю, что в глазах других людей я была чем-то нереальным. Много позже мне скажут, что никого не смутило отсутствие одежды, но окрашенные бордовыми каплями волосы, измазанное красными полосами лицо, залитые кровью руки вызвали у людей не страх и отвращение, а какой-то благоговейный трепет. Много позже я отвечу, что это бред. Много позже. А сейчас…

Ни разу не обернувшись на крики очухавшегося отца и причитания матери, запрыгиваю на заднее сидение Гелендвагена.

Северов сидит, откинув голову на спинку сидения. Хриплое дыхание вырывается из приоткрытых, посиневших и чертовски бледных губ. Веки опущены. Грудная клетка практически бездвижна.

Арипов срывает машину с места, едва за моей спиной закрывается дверь. Вылетаем с территории академии на максимально-доступной в данной ситуации скорости. Вика сидит с другой стороны от Артёма, поджимает губы и тихо плачет. Ловлю в зеркале заднего вида глаза Тохи и в них тоже замечаю слёзы. Только я не позволяю слабости взять верх, иначе это будет конец. Сохраняя трезвый рассудок, беру ледяную руку любимого и легко сжимаю. Его ресницы слабо подрагивают, и он открывает глаза.

— Любимая… — шепчет едва различимым голосом.

Закусываю язык до крови, чтобы не слететь с катушек.

Нельзя! Сейчас нельзя!

— Я здесь, родной… С тобой… Всё будет хорошо… — делаю слабые попытки успокоить не только его, но и саму себя.

Чувствую жгучую влагу в глазах и зло схлопываю веки, не позволяя ни единой капле пролиться, потому что если хоть одна из них выскользнет, то их поток уже не остановить.

— Обними…

И я обнимаю. Пропускаю руки под его и обхватываю торс. Кладу голову на плечо, в то время как Артём роняет свою мне на макушку. Сосредотачиваю всё внимание на сбивчивых ударах его сердца. На надорванном дыхании. На приводящих в ужас хрипах в его груди.

Даже злейшему врагу я не пожелаю пройти через то, через что сейчас протаскиваю себя.

Знаете, как это страшно, прислушиваться к замедленному сердцебиению любимого человека и бояться, что оно в любой момент затихнет? Перестанет качать кровь по венам? Что дыхание просто смолкнет и тогда уже ничего нельзя будет сделать? Не знаете? И я предпочла бы не знать, но судьба редкостная сука, которой мало было извалять нас в дерьме, так она решила ещё и утопить в крови.

— Миронова, — бросает Тоха с водительского места и тянет мне мою куртку, — оденься.

Молча беру одежду, но просто прикрываю ей грудь.