Моя карма

— La practica sera. Encantado de conocerte. Cómo sabes que soy español?

— Por acento.

Я заметил напряжённое внимание Степана и Толика, которые с удивлением слушали наш разговор на чужом языке. Это их смущало, и я добавил по-русски:

— У вас нет звука «сп», поэтому ты произнёс «э-спасибо».

— Я как-то на это не обращал внимания, — сказал довольный Антон и ушел с кастрюлей на кухню варить макароны.

Языки мне давались легко. Когда я ещё учился в своём родном городе, мы с моим другом Юркой ходили на факультатив испанского, который вёл наш преподаватель Зыцарь, а потом, уже в Ленинграде, куда перевёлся после первого курса иняза, я, уже обладая некоторыми знаниями языка и каким-то словарным запасом, на спор с одним из старшекурсников выучил испанский за три месяца. Ну, может быть, «выучил» — громко сказано, не выучил, но мог более-менее прилично объясняться на испанском, имея в виду бытовой уровень, что оказалось не очень и сложным. Правда, в течение трёх месяцев мне пришлось оставаться после лекций, и я ходил в лингвистический кабинет, где слушал пластинки с уроками испанского, которые мне давал наш преподаватель Марк Маркович Сигал, чтобы освоить произношение.

Принимал экзамен он же. Беседовали на испанском десять минут, и Сигал безоговорочно признал, что я пари выиграл…

Когда с дымящейся кастрюлей вернулся Антон, все сели за стол.

— Новенький, — повернулся ко мне пожилой, — садись с нами, знакомиться будем.

Я было стал отнекиваться, мол, неудобно.

— Иди-иди. «Неудобно задом наперёд ходить», — сказал пожилой.

— Давайте я хоть за бутылкой схожу, — предложил я, видя, что на столе появилась бутылка водки.

— Поставишь, когда получку первую получишь, — остановил меня пожилой. — Да и мы особо в будни не пьём — работать потом тяжко.

— Меня зовут Степан, по батюшке Захарыч, но все зовут просто Степан. И ты так зови… — Испанца зовут Антоном, а если по-ихнему, то Антонио.

— А это Анатолий, художник, — показал Степан на парня с азиатскими чертами лица. — Фамилия его Алеханов, чуваш.

— У меня мать русская, а Алехан по-чувашски значит защитник, — пояснить Анатолий. — А Анатолий — это по-русски; по-чувашски: Талик или Таляк.

Говорил он, растягивая слова и ставя ударение в конец предложения.

— Работает этот защитник, куда определят, а больше по земляным работам. Хотя часто зовут писать призывные плакаты… Ты, часом, не из идейных?

— Да вроде нет, — пожал я плечами…

— А чего Корякин не с вами? — спросил я.

Корякин, как только сели за стол, оставил свой баян, бережно упаковал его в футляр чемоданного вида и вышел.

— Он сам по себе. Жлоб, жмудик. С нами в долю не входит. Он и на баяне учится, чтобы на свадьбах играть, да капусту рубить по лёгкому. На зоне таких не любят.

— Сам-то ты как? Хочешь, примыкай. Ты, я вижу, парень не простой, грамотный. Ну, дак и мы тоже не простые, потому что битые.

— Хорошо, — не раздумывая, согласился я. — А что я должен?

— Мы здесь только завтракаем и ужинаем, обедаем в столовой. Свой автобус возит. Кому ехать неохота, обходится батоном, да бутылкой молока… Значит, так, сбрасываемся с получки по четвертному на чай, пельмени, макароны, сахар, ну, там, ещё колбасу берем, сало. Если выпить — это, понятно, отдельно.

Степан, проговорив всё это, посмотрел на меня.

— Ну, как ты ещё не заработал, — внесёшь после.

— Зачем после? Я, Степан Захарыч, отдам сейчас. Немного денег у меня есть с собой.

— Ну и лады, — одобрил Степан.

Я видел, что ему нравится моё почтительное обращение к нему.

— В комнате есть ещё один жилец, Колька. Так ты с ним не водись. Дурак, хоть и техникум кончил, и пьяница. Бухает каждый день.

— Да хорошо бы просто бухал, как нормальные люди, а бухает-то вдумчиво и серьёзно, с надрывом, будто перед светопреставлением, — добавил Толик. — Говорит, осенью в армию идти, так хоть напоследок погуляю.

— Ага. А до осени ещё два месяца, так что допьётся до белой горячки, — серьёзно сказал Степан.

— И не в армию, а в психическую лечебницу попадёт, — вставил своё слово Антон.

— В дурдом, — поправил Толик.

От водки я отказался, но поел плотно. Все сидели ещё за столом, но стали говорить о каких-то своих делах, которые меня не касались, я почувствовал себя лишним, поблагодарил и ушел в свой угол. Меня не задерживали.

Из коридора донёсся шум, недовольный говор, что-то упало, кто-то невнятно матернулся, и в комнату ввалился пьяный малый.

— Колян. Лёгок на помине, — засмеялся Толик.

— Не поминай чёрта, он и не появится, — буркнул Степан.

Колян тупо обвел всех невидящим взглядом. Зрачки его закатывались, так что виделись лишь мутные белки, расстёгнутая рубаха вылезла из штанов. Он заплетающимся языком проговорил «здрассте» и, с трудом удерживая равновесие, направился к своей кровати, причём, забыв, видно, что кровать поменял, хотел пристроиться на свое прежнее место, но наткнулся на меня, удивился, с минуту стоял, держась за спинку кровати, пока Толик взял его за плечи и отвел на его новое место. Толик помог Коляну снять ботинки, и тот, как был в одежде, завалился навзничь на кровать и захрапел.