Моя купель

Загремел упавший стул. Послышались толчки, вздохи, снова толчки. Словно на ринге, в темноте, молчком колотили друг друга встретившиеся после долгой разлуки бывшие фронтовики — командир отдельного истребительного противотанкового дивизиона Алексей Очкин и его заместитель по политчасти Борис Филимонов. Тискались они долго, пока не устали. Потом наступила тишина. Стучали ставни, завывал ветер в трубе, изредка поскрипывали половицы, и кто-то приглушенно всхлипывал. Кто же? Быть может, оба вместе. Спасибо темноте! Она помогла фронтовым друзьям поплакать от радости так, как никогда они не плакали при свете. Командир и комиссар не позволяли себе показывать один другому человеческие слабости. Однако и сейчас, когда лампа была возвращена на стол и в комнате стало светло, их глаза были уже сухими. Друзья успели спрятать и платки.

На висках у Бориса Филимонова серебрилась седина, годы сжали его плечи: ему уже под пятьдесят. Алексей Очкин, в дни Сталинградской битвы выглядевший юношей — острые плечи, тонкий, подвижный и гибкий, как лозинка, лейтенант, — стал неузнаваем: раздался в плечах, пополнел, кажется, подался в росте, а увеличившиеся залысины на лбу как бы укрупнили его лицо. Не изменился только взгляд, и сохранилась памятная метка немецкого снайпера под правым глазом — ямка, и в ней розовеет, точно высохшая вишенка, узелок шрама.

— Вот так... — передохнув, сказал Филимонов, еще не зная, с чего начать разговор.

— По голосу я тебя узнал, но ты вроде сдаешь, комиссар, — заметил Алексей, вглядываясь в седеющие виски товарища.

— Трудно тебя найти, — продолжал Борис Филимонов, — спрятался в такой халупе, снегом заровняло. Как здоровье? Как ноги?

— Хожу, комиссар, хожу! И не хочу сдаваться, как некоторые.

— Ну-ну, комдив, вижу, списывать меня собрался, — поняв намек, ответил Борис Филимонов с явной обидой в голосе. — Я еще собираюсь лет на двадцать продлить свой трудовой стаж и в пятидесятилетие Сталинградской битвы постоять рядом с тобой на той круче, где твои ребята фрицев держали, кажется, целую неделю.

— Восемь суток, — уточнил Алексей.

— Между прочим, — продолжал Филимонов, — недавно там побывали бывший адъютант Паулюса Адам и еще какой-то бывший генерал. Они осмотрели тракторный завод, затем вышли на кручу. Адам сказал, что на этом участке было много русских войск, упорное сопротивление которых сорвало планы Паулюса удержаться здесь до весны.

— Не только это, — задумчиво заметил Алексей.

— Не только, но не будем играть в прятки... И далее Адам сказал, что они собирались тут строить зимние квартиры...

— Вот как! — Алексей улыбнулся. — Но мы знали об этих планах еще тогда.

— Откуда? Не преувеличивай!

— Знали, — подтвердил Алексей, — знали, чувствовали все пятьдесят семь бойцов. Жаль, что там с нами не было тогда пятьдесят восьмого — тебя. На площади Дзержинского тебя шандарахнуло. Ох, как не хватало тебя, когда мы вышли на кручу! Не хватало комиссара. Понимаешь? С тобой дышалось бы легче.

— Спасибо! Но почему ты утверждаешь, что все бойцы знали то, чего не могли знать?

Алексей встал, прошелся по скрипучим половицам.

— А как ты думаешь, комиссар, — сказал он, глядя в окно, — почему там каждый дрался за двоих, за троих? А Смородин, например, или Пивоваров, которого мы называли парторгом? Он за целый взвод действовал. У него был станковый пулемет, рядом автомат, под ногами мешок гранат, чуть подальше, справа, — бронебойка, слева — ручной пулемет.

Грудь у него была пробита насквозь пулей, а он и не думал оставлять свой рубеж. Все у него было в ходу. И бил он без промаха... Поэтому немцы так и считали. Если один выдает им огонь за целый взвод да еще ночные вылазки с гранатами в тыл — вот тебе и получается чуть ли не целая дивизия.

— Кто же уцелел из пятидесяти семи? — помолчав, спросил Борис Филимонов.

— Когда меня стукнуло, на круче оставалось шестеро, — ответил Алексей. — Хотелось бы повстречаться хоть с одним из них, но не знаю как.

— Вот за этим я и пришел к тебе, товарищ комдив.

— Что ты предлагаешь?

— Долго ли собираешься тут сидеть? — вопросом на вопрос ответил Филимонов.

Алексей тяжело вздохнул, присел к столу и ответил шутя:

— Как видишь, снова сажусь.

Потом, помолчав, объяснил, что после окончания института поступил на «Мосфильм», работал режиссером, принимал участие в постановке фильма «Сорок первый», затем уезжал в Киргизию, где ставил фильмы. «Мы из Семиречья», «Девушка с Тянь-Шаня». Затем был переведен в Казахстан. Недавно вернулся в Москву и ждет предложения от руководителей студии — какой фильм ставить, попутно работает над повестью о юном герое Ване Федорове.

— Понятно, — сказал Филимонов. — Я не хочу ломать твои планы, но давай подумаем: приближается двадцатилетие Победы, не пора ли встретиться с теми, кто прошел с тобой по трудным дорогам войны?

— И с тобой? — сказал Алексей.