Моя купель

...Так случилось, так получилось, так повезло мне на войне, как говорится, всем смертям наперекор. Земной поклон отцу и матери, родившим меня с такой судьбой. Да, я счастлив тем, что смерть пощадила меня на фронте, но она сделала свое злое дело против меня вскоре после войны. В Германии 18 мая 1946 года меня и мою жену постигло большое горе: там, на Веймарском кладбище, мы похоронили шестилетнего сына Володю. Злобные люди нашли способ отомстить мне за живучесть в войне смертью сына. Но я остался в строю. И вот хожу по хлеборобному полю, там, где родился сын, обдумывая ответ на вопрос жены Харитона Устименко, погибшего в Сталинграде: «А ты-то как уцелел в такой войне?»

3

Признаюсь, мне уже трудно расставаться с семьей Ольги Харитоновны. Бывает же так — не успел переступить порог незнакомого дома, и он стал тебе родным. И эти ребята, ее сыновья Алеша и Харитон, с которыми я сейчас занимаюсь расстановкой щитов на поле, стали для меня близкими. И они привязались ко мне так, что, уйди я сейчас с поля, и у них, кажется, потеряется всякая вера в дружбу с людьми. Разве можно допустить такое? Однако хорош тот гость, который не забывает, что у него есть дом. Мне пора возвращаться в Москву.

До свидания, хлеборобное поле. Верю, к следующему приезду ты ответишь здешним трудолюбивым земледельцам тучным урожаем сильной кулундинской пшеницы.

Задание дня выполнено. Полевод уже осмотрел ряды расставленных щитов и кружит шапкой над головой: кончай работу, расходись по домам...

К ужину в доме Усковых появился Николай Федорович Колчанов. Как видно, не первый раз заезжает сюда секретарь райкома. Заезжает поговорить, посоветоваться в домашней обстановке с опытным полеводом и опытной телятницей.

Разговор снова зашел о Сталинградской битве, и я пытаюсь найти наиболее точный ответ на вопрос Анны Андреевны: «А ты-то как уцелел на такой войне?» Рассказываю то, о чем думал сегодня в поле. Все слушают внимательно. Николай Федорович помогает мне подсказками, уточнениями, личными наблюдениями, не боясь сделать такой вывод: «Фронтовое счастье есть, и в него надо верить». Он тоже фронтовик, тоже хлебнул немало лиха в окопах и на тропах разведчиков, и у него есть основания высказывать свои взгляды и суждения по этому вопросу.

— Но главное, — заключил он, — на фронте без взаимной выручки нечего делать. Боевая дружба — надежный щит в любом бою. Поэтому и теперь нельзя забывать фронтовых друзей...

— Это укор или напоминание? — спросил я.

— Ни то и ни другое, — ответил он. — Но если чувствуешь за собой такой грех, то постарайся вспомнить.

— Стараюсь... Неужели еще один прокол допустил, забыл кого-то из однополчан?

— В нашем районе — нет, а вот у тебя под боком, в Москве, более двадцати лет живет один ветеран Сталинградской битвы, и ты ни разу не навестил его.

— О ком идет речь?

— О начальнике разведки семьдесят девятой гвардейской дивизии Василии Васильевиче Графчикове. Помнишь такого?

— Он, кажется, скончался на вислинском плацдарме?..

— Кажется... — снова кольнул меня взглядом Николай Федорович так, что у меня по спине заструился холод. — По пути в Москву, — продолжал он, — ты, кажется, собирался остановиться в Куйбышеве, навестить бывшего комсорга своего полка Леонида Ладыженко?

— Собирался. Он работает там директором средней школы. Часто похварывает. Отличный педагог-воспитатель.

— Был...

— Не может быть!

— Я сам недавно узнал об этом. А сегодня на твое имя пришли два письма из Куйбышева от верных друзей Леонида Терентьевича.

Николай Федорович вручил мне два конверта. Одно письмо от Марии Максимовны Вельямидовой. Она врач, ветеран нашей дивизии, прошла с нами от Сталинграда до Берлина. Героическая женщина, с удивительной способностью глушить боль одним прикосновением своих целительных рук. Помню эти руки на своей голове и на кровоточащей ране в ноге. На другом конверте буквы и строки надломлены, перекошены каким-то горем. Еще один ожог сердца ждет меня в строках этих писем. И не хватило сил вскрыть эти конверты до тех пор, пока не распрощался с гостеприимными хозяевами этого дома...

По дороге к вокзалу Николай Федорович не разрешил мне читать эти письма, а, сунув мне в карман патрон с таблетками валидола, посоветовал:

— Прочтешь в вагоне, после приема этих таблеток.

— Какие есть сведения о сыне Василия Чирухина? — спросил я, отвлекая себя от тревожных дум.

— Петр Чирухин на днях сам пришел в милицию с повинной. Суд уже состоялся. Дали три года... Отбудет срок и, надо думать, после этого не станет осквернять доброе имя отца. Должен...

— Должен, — подтвердил я.

— А почему ты не спрашиваешь о Митрофане, у которого «гостил» в Рождественке?

— Собирался еще раз побывать у него, но мне сказали — окна его дома заколочены.

— Заболел манией преследования и сбежал.

— Вместе с Зинаидой?

— Нет. Зинаида вернулась к родителям, работает в школе механизаторов. Она призналась: он обманул ее ложной верой в свою святость. Сбежал на мотоцикле, хоть до этого говорил, что ему нельзя быть за рулем — дважды контужен.

— Контузии бывают разные, — заметил я.