Моя любимая дура

Я звонил и стучался в дверь ее квартиры. Потом стал звать ее, прикоснувшись губами к замочной скважине. Эхо металось по этажам. Открылась дверь напротив. На пороге появился худой парень в кухонном фартуке, надетом на голый торс. Руки у него крупные, угловатые, красные. Вместе с ним на лестничную площадку выплыл тяжелый запах жилья, насыщенный букет стирки, детских несвежих ползунков, подгоревшей молочной каши и еще какого-то варева – порошкового супа, что ли?

– Иришка, что ли, нужна? – спросил он, вытирая руки липкой от жира тряпкой.

Никогда не привыкну, что у Ирины есть своя личная жизнь, свои соседи, друзья, которых я никогда не видел и возможность существования которых даже не предполагал. Мне не только странно было слышать слово «Иришка» из уст незнакомого мне человека. Мне показалось кощунственным, до наглости фамильярным, что этот пропахший вареными помоями и пеленками типчик смеет называть так девушку, которая стоит на недосягаемой для него высоте. Какая она ему Иришка? Ирина Юрьевна в лучшем случае! А еще лучше – госпожа Гусарова.

– Где она может быть? – спросил я.

Соседу было приятно оттого, что сейчас его слова будут внимательно выслушаны, что они имеют большое значение для меня. Счастье для дурака – обладать информацией, которой ни у кого нет. Смакуя мгновение, он начал тянуть время, нарочито почесываться, морщить узкий лоб.

– Так, – сказал он и посмотрел на потолок. – Где может быть Иришка? Будем рассуждать логически…

Я подумал, что запросто могу убить его. Пока он загибал пальцы и мычал, строя догадки про магазин или работу, работу или магазин, я еще пару раз ударил по двери кулаком – уже в полную силу, вкладывая в удары раздражение.

– Ваши балконы рядом? – оборвал я его глубокомысленный вывод о том, что, скорее всего, Иришка на работе.

– Чьи балконы?

Он был не в состоянии так быстро менять темы, и я, оттолкнув его в сторону, зашел в дурно пахнущую квартиру. Заглянул на кухню, где на веревках сохли какие-то тряпки, а на залитой бурой жижей плите испускал зловонный пар облупленный бак; прошел в комнату, не менее омерзительную, прошелся по разбросанным по полу трусам, носкам, лифчикам, газетам, соскам и погремушкам к балконной двери и распахнул ее. Там – такой же ужас. Балкон был завален совершенно ни к чему не пригодным хламом: ржавым, гнутым, сломанным, пробитым, испачканным. Мне некуда было поставить ногу, и я с порога потянулся к перилам.

– Помочь чем-нибудь? – участливо спросил меня хозяин.

И как он еще не удавился от самоуничижительного позора? Как мужчина может позволить себе заводить детей на этой гнилостной свалке? Их, ни в чем не виноватых малышей, жалко. Эта квартира станет для них нулевой отметкой, стереотипом окружающего мира, эталоном, на который они станут надстраивать все человеческие понятия о красивом и уродливом. Я встал ногами на перила, перебрался через перемычку и оказался на балконе Ирины. Чтобы сойти на него, пришлось оторвать несколько лоз.

И вот я в совершенно другом мире! Чисто. Стерильно чисто! Под ногами коврик из вьетнамской соломки. У перегородки – кресло. Рядом с ним столик с дубовой столешницей и кручеными можжевеловыми ножками. Ирина любит красивое. У нее замечательный вкус. В мебели, еде, литературе, машинах, одежде, макияже она знает толк, знает меру и этой изысканной избирательностью выделяется среди толпы… Вот только одна штучка портила вид балкона – местами поржавевший мангал. Тот самый, который приволокли на Восьмое марта мы с Никулиным. Могла бы выбросить или подарить соседу. Нет, оставила, хотя прошло уже больше года. Тихая память о шумном празднике.

Через форточку я открыл запор балконной двери и зашел в комнату. Гнездышко одинокой романтической женщины. Вещей мало, но каждая из них – красива. И ворсистый овальный ковер с греческим рисунком, и деревянные резные стулья из темно-красного дерева, и африканские маски на стенах, и керамические сосуды-портреты моче, и картины: море, скалы, сосны и чайки. Я зашел в спальню. И здесь безупречный порядок. Если бы я не знал Ирину, то можно было подумать, что хозяйка нарочно навела марафет, зная, что к ней сегодня припрется мужчина с обыском. Холл, кухня, ванная – все в идеальном сочетании, без громоздких излишеств, поистине аскетический интерьер, в котором улавливается спокойное, терпеливое ожидание счастья. Нечто подобное я видел в дорогих журналах о дизайне и искусстве оформления жилища.

Я снова пошел по квартире, на этот раз пытаясь найти хоть какую-нибудь деталь, по которой можно было бы судить о том, в каком душевном настроении она вышла из дома. Ванная. Щетинка зубной щетки влажная. Дно раковины покрыто капельками воды. Мыло еще не высохло… Теперь снова на кухню. Холодильник. На верхней полке размораживается кусочек розовой телятины. В прозрачном пакете прохлаждается кудрявый зеленый салат. В масленке – масло и сыр. В пластиковых коробочках всего понемножку: ломтик ветчины, несколько долек апельсина, морковь по-корейски, соленые каперсы… Чем-то это похоже на тот набор, который я купил в ночном магазине. Чайник еще теплый.