– Ну что, поаплодируем этим двум? – спрашивает солистка в микрофон бэк-вокалиста. – Это было ужасно, – добавляет она сквозь насмешки и аплодисменты. – Ужасно! Продолжайте пиариться и сочинять истории.
Толпа охает, и солистка испуганно прижимает руку ко рту. Не думаю, что она сделала это со зла, но это неважно, потому что именно так все и истолковано, и я должна что-то ответить. Должна
– Я отлично сочиняю истории, – произношу в микрофон, пока не передумала. – Но вот она, – указываю на Бретт, – в этом спец.
Бретт смотрит на меня из толпы и посмеивается, потому что я весь вечер была с ней любезна и нет причин думать, что я спущу на нее всех собак.
– Вы же слышали, что мы поссорились?
Бретт приоткрывает рот.
– Вы все это увидите по телевизору, – с широченной улыбкой продолжаю я. – Но знайте, что это фальшивка. Вся ссора – фальшивка. Мы спланировали ее ради рейтингов.
– Убирайся со сцены! – вопит кто-то.
Бретт пытается забраться обратно на колонки, как тучный горный козел.
– О, и в Марокко не насилуют никаких маленьких девочек. Бретт соврала и об этом. А еще в этом сезоне создатели шоу попытаются выставить все так, будто Винс трахает сестру Бретт. Но он трахает не…
Бретт перехватывает меня, оборвав на полуслове. И, клянусь богом, это настоящий футбольный перехват, она обхватывает мои лодыжки, нанеся мощный удар по коленям. Я падаю на руку, вскидывая в воздух грязный каблук для равновесия. Это могло быть танцевальным движением: придумай предлог и вот так пни.
– Девчачьи разборки! – смеется в микрофон солистка, оказавшись гребаной предательницей, коими мы всегда становимся, подвернись такая возможность. Я поспешно поднимаюсь в яростном смущении и сжимаю кулаки, чтобы не заехать Бретт по лицу, хотя мне очень хочется это сделать, но не здесь. Перелезаю через колонки, отказываясь от любой помощи. Здесь выше, чем я думала, и когда спрыгиваю на пол, боль расходится по всем ногам; неэлегантно спотыкаюсь и гордо, насколько позволяет выпитая водка, шагаю прочь.
Мы снова застреваем в такси, Бретт оказывается на среднем ряду, я – на заднем. Водитель дождался, когда мы устроимся, уверенный, что раз мы сели так далеко друг от друга, к нам присоединятся еще друзья.
– Это только между нами, – наконец говорит Бретт. Она молчит, пока машина делает разворот на дороге и старая пресвитерианская церковь оказывается справа. За последние несколько минут она значительно побледнела. – Тебе, блин, лучше надеяться, что все были слишком пьяны, чтобы запомнить твои слова.
Я выдерживаю ее взгляд, голова бухает в ровный, невозмутимый такт дороге.
– Ты хотела сказать, что
– Не следовало мне соглашаться. Не следовало. – Бретт отворачивается и смотрит вперед, боясь сказать мне в лицо свои следующие слова: – Это не мой расцвет сил подошел к концу.
Я целую минуту сверлю взглядом ее затылок.
– У тебя великолепная сестра, – наконец говорю я.
Бретт фыркает.
– Она одинока. Действуй.
Я достаю блеск и крашу губы. Наверное, я выгляжу
– Но я никогда не беспокоилась насчет нее и Винса. Ни на секунду. Знаешь, почему?
Голова Бретт качается в такт движению машины. Она не отвечает. Я хватаюсь за подголовник ее сиденья и кладу подбородок ей на плечо.
– Потому что она слишком умна для него. Мы все знаем, что Келли – мозг всех операций. А Винс предпочитает тупых подстилок. Тупых и не уродливых, это точно – в смысле, посмотри на меня, – но похожих на обноски. Неудачниц.
Бретт достает телефон, и я сначала думаю, это какая-то сестринская стратегия, о которой я не знаю, будучи единственным ребенком – типа игнорируй ее, тогда ей станет скучно и она отстанет. Но потом замечаю, что она пишет Джесси. «Стеф только что вышла на сцену в
Вырываю у нее телефон, бросаю на пол и одним ударом новой босоножки разбиваю экран. Дальше все происходит слишком быстро. Бретт с когтями бросается на меня и царапает лицо, вырисовывая на подбородке три кровавые полоски.