Моя любимая сестра

– Стеф, – поизносит она, – у нас все нормально? В смысле, в реальности. А не в телевизоре. Знаю, у тебя сейчас много чего происходит, поэтому не могу сказать, дело в этом или в том, что… что я сделала.

Я задерживаю дыхание от почти что озвученного признания. «Продолжай, – мысленно подталкиваю я ее, – сними с себя бремя».

– Потому что, – она судорожно вздыхает. Ну вот! Сейчас она это сделает! – Я скучаю по тебе, – продолжает она, – но никогда уже не будет как прежде. Я больше не самая слабая в нашей компании. И не перестану добиваться успеха из-за того, что тебе это не нравится.

Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться в ее жирное красивое лицо. Слава отупляет и оглушает, в прямом смысле. Тебе все время аплодируют за то, что ты прошлась, подышала, подтерла задницу, и это заглушает то, что я называю «не тем» внутренним голосом, твердящим, что ты недостаточно умна, талантлива, смешна. Некоторые могут поспорить, что этот голос лучше глушить, особенно тем женщинам, которые слишком строги к себе. Но, побывав по обе стороны баррикад, могу с уверенностью сказать: если ты хотя бы чуточку себя не ненавидишь, то ты нетерпим.

В последнее время я наладила связь со своим «не тем» внутренним голосом. Никто мне больше не аплодирует. Возможно, намного веселее находиться в окружении людей, но, лежа ночью в кровати, я все время думаю о том, как жаль, что мой костюм человека не снабжен молнией, чтобы можно было повесить его в белый шкаф из дуба со светильниками от Chanel и хотя бы на час взять перерыв от самой себя.

* * *

Я говорила, что слишком стара и слишком молода для Talk House? Сегодняшней толпе либо двадцать один, либо пятьдесят, и мы с Бретт единственные посередине. Я впервые в таком месте, где есть возможность занять место у бара с четким обзором пустого танцпола и сцены, на которой собирают барабанную установку несколько членов гастрольной группы. Дождь пока приглушал их. Мои новые босоножки с каждым шагом месят жижу, и я не осмеливаюсь освободить хвостик из страха, что волосы начнут жить сами по себе, но здесь нет камер, двойная текила играет на связках в моем горле, а компания парней из братства в простецких шортах решает, каким возрастом нам представиться.

– Девочки? – Бармен ставит перед нами два пластиковых стакана, заполненных наполовину какой-то прозрачной жидкостью. Водкой. Черт. Да им и двадцать один не дашь. – Вот от тех джентльменов, – указывает он большим пальцем.

То, что двух взрослых женщин с многомиллионными империями называют девочками, а эту компашку розовощеких сосунков джентльменами – даже если шутки ради, – есть проблема мира в двух словах.

Самый смелый из них перекрикивает плейлист для летней вечеринки 2017 года:

– Вы выглядели слишком серьезными!

Бретт с разинутым ртом поворачивается ко мне, и я копирую ее возмущенное выражение лица – пора повеселиться, черт возьми!

– Ты только что попросил нас улыбнуться! – кричит Бретт в ответ. – С 2013 года запрещено просить женщин улыбнуться.

Он принимает упрек за приглашение пообщаться, и это, конечно же, так. Вблизи я замечаю, что на нем бейсболка парусной регаты, в которой он принимал участие в Ньюпорте два лета назад, когда ему было десять, а в его приветственный коктейль из ананаса и водки не мешает добавить больше льда.

– Да, потому что мужчин никто не просит улыбнуться. Только от женщин ожидают, что они все время будут любезными и радушными.

Бретт пренебрежительно фыркает.

– Что, прости?

Парень засовывает руки в задние карманы и гордо выпячивает безволосую грудь.

– Мы смотрели на занятиях по женскому исследованию короткий ролик «Прекратите просить женщин улыбнуться». – Он опускает голову и смотрит на нас с парализующей улыбкой. – И ваше шоу тоже смотрели.

Бретт перекидывает волосы через плечо. Они высыхают красивыми дикими локонами.

Все равно я стройнее.

– И? – Опираюсь бедром о барную стойку и скрещиваю руки, приподнимая грудь так, что блузка задирается, оголяя полоску подтянутого живота. – Кто из нас тебе нравится?

– Вот черт, – смеется он и разворачивает бейсболку козырьком назад, густые светлые волосы ниспадают на лоб. Если бы мы вместе учились в колледже, он бы не выбрал ни одну из нас. – Лорен, наверное.

– Вот это шок! – закатывает глаза Бретт.

– Вы спросили, кто мне нравится. Но не кто самая сексуальная. – Он смотрит прямо на меня, и, черт подери, от его самоуверенной улыбки я возбуждаюсь.

– Потому что на дворе 2017 год, и женщинам совсем не интересно, считает ли их сексуальными кучка парней из братства с вялыми членами, – говорит Бретт, накручивая волосы на палец и глядя на него своими огромными безобидными карими глазами. О, ей интересно. Нам всем интересно. Все сексуально активные женщины восприимчивы к мужскому взгляду. Разница в том, что сегодня мы должны утверждать, что это не так. Феминизм не раскрепощает нас, лишь превращает в плохих лгунов.

Бретт наклоняется к нему, ее голос пропитан очарованием.

– Но ради прикола, если бы ты… – Она хлопает ресничками в ожидании его имени.