Моя любимая сестра

Иветта говорит одними губами: «Спасибо, Томми».

– Поверить не могу, что ты согласилась сюда прийти, – говорит Иветта, садясь напротив меня и маша пальцами пианисту за моей спиной. Он мурлычет ее имя в микрофон, и она со смешком закидывает руку на спинку стула, когда раздаются тихие аплодисменты. Кажется, что это и мой момент. Быть Иветтой Гринберг – мечта, но на втором месте – находиться в ее компании.

Иветта подносит руку ко рту.

– Подумать только, эти придурки не обслуживали меня в восьмидесятых.

– Да ладно тебе.

– Вот почему теперь я здесь завсегдатай. Из мест, которые дискриминируют тебя, не убегаешь, дорогуша. Ты занимаешь их. – Она откидывается на спинку, сливаясь с сиденьем – этакий невозмутимый разлив льна и противодействия. – Так сказал мне президент Мандела.

– А может, Леннон?

Иветта искренне смеется. И это одна из двадцати семи сотен причин, по которым я ее люблю. Она не разыгрывает из себя скромницу, в отличие от большинства женщин, которым промыли мозги. Однажды я написала ей е-мейл о том, как мне повезло, что она есть в моей жизни, а она слетела с катушек и потеряла всякую способность ставить знаки препинания. «ТЕБЕ НЕ ПОВЕЗЛО БРЕТТ!!! ТЫ ТАЛАНТЛИВА И ВЕЛИКОЛЕПНА И СИЛЬНА А Я ИЩУ ТАЛАНТЛИВЫХ ВЕЛИКОЛЕПНЫХ СИЛЬНЫХ ЖЕНЩИН И ВОТ ПОЧЕМУ Я В ТВОЕЙ ЖИЗНИ». Я была так тронута, что распечатала это и прикрепила на свой компьютер в головном офисе SPOKE.

Подходит официант, держа руку на животе, и спрашивает, что мне принести. Я показываю на бокал Иветты, и она поднимает два пальца.

– Джин с тоником.

Пианист начинает играть Пола Маккартни, и Иветта подается вперед, ставя локти на стол.

– Как у тебя дела? – Она тянется к моей руке, длинные и тонкие стрелки на ее серых глазах взлетают вверх, как усы. От этого кажется, будто она улыбается, несмотря на заметные канавки между бровей, тяжелые веки нависают над глазами. Она похожа на человека, который многое повидал, но со сдержанным оптимизмом относится к состоянию всего человечества. Иветта стала известной, когда в семидесятых, выдавая себя за стюардессу, рассказывала об ужасном сексизме и шовинизме в компании Esquire. Но она была женщиной, и The New York Post признал ее хитрой феминаци. Ее ошибочно назвали символом женского движения, когда на самом деле Иветта является борцом за интерсекциональный активизм, борется с угнетениями во всех формах: расовых, сексуальных, религиозных, половых и так далее. Она была сопродюсером получившего «Оскар» документального фильма о конституционных нарушениях смертной казни и рискнула основать некоммерческую организацию для молодежи ЛГБТ. Она подтолкнула к забастовке работников метрополитена в 2005 году и как-то раз серьезно подумывала удочерить меня. Если бы однажды на нашу планету вторглись инопланетяне, я бы указала на Иветту в качестве примера, почему они должны пощадить человеческую расу.

Я с любовью улыбаюсь ей.

– У меня есть новости.

Иветта втягивает воздух.

– Рассказывай.

Я выдерживаю паузу для пущего эффекта.

– Мы съезжаемся.

– Бог ты мой! – восклицает Иветта. – Я так и знала. Поняла это, как только с ней познакомилась. Она особенная, Бретт. И ты особенная. – Она кладет ладони на свои красивые скулы, словно ей в голову только что пришла волнующая мысль. – Как думаешь, вы поженитесь?

– Иветта. Притормози, пожалуйста.

– А что? Вы должны пожениться. Все думают, я против брака, потому что так и не вышла замуж, но я просто не нашла подходящего человека. Или, может, – она кокетливо поглаживает подбородок, – находила слишком много подходящих людей?

Я смеюсь. Список Иветты сравним со списком гостей в Studio 54 в лучшую пору.

– Вы здорово повеселились.

– Мне и так весело. Наверное, еще никогда не было настолько весело. – Песня заканчивается, и Иветта кричит: – Сыграй Satisfaction! Сейчас мне нужно немного Мика! – Она едва заметно подмигивает.

– Да ладно.

– Я никогда не лгала тебе, дорогуша.

– Нет, я тебе верю. Просто заткнись, пока я не лопнула от зависти.

– В любом случае, – продолжает Иветта, – тебе, наверное, лучше подождать. Если обручишься, Джесси попытается превратить это в шоу. Возможно, станет уговаривать тебя на идиотский спин-офф. – Она хмурится, полная презрения.

– Об этом стоит подумать, – шутливо бормочу я.

Приносят наши напитки с пенкой наверху и дополнительной порцией сока лайма, как Иветта готовит дома. Наши бокалы встречаются на середине стола.

– За самое лучшее лекарство.

И это Иветта не о джине. Я иногда задаюсь вопросом, не является ли фригидность Джен протестом против прославляемого мамой сексуально-либерального феминизма.

Иветта подносит бокал к губам и стонет от наслаждения.

– Кстати говоря о лекарстве, слышала, ты встречалась с моей дочуркой.

Ее брови сходятся на переносице. У них вообще лишь два местоположения: вместе или раздельно, озабочена или безразлична. Ее ничего не удивляет настолько, чтобы их выгнуть, хотя я могла бы ей кое-что рассказать.