Моя любимая свекровь

Вскочив со стула, я переложила Олли на другое плечо и принялась искать сумочку. Именно тогда я заметила Мередит, тихонько сидевшую за кухонным столом.

Она указала на целого сырого цыпленка.

– У тебя был такой вид, что тебе, похоже, не помешало поспать, – сказала она.

Иногда по вечерам мы с Мередит немного болтали. Однажды я спросила ее, каково это – потерять мужа и прежнюю жизнь.

– Это было худшее время в моей жизни, – ответила она задумчиво. – Мои друзья со мной не разговаривали, родители от меня отреклись. Не прошло и года, как Ричард женился на Синди и перевез ее в наш дом, а я работала на фабрике шесть дней в неделю.

– Это нечестно, – откликнулась я.

– За ту же самую работу мне платили только две трети жалованья, какое платили бы мужчине. И знаешь почему? Потому что они предполагают, что у женщины есть дома муж, который ее содержит! – Она рассмеялась – редкая, чудесная награда! – Но есть и оборотная сторона. Когда я жила с Ричардом, мне было что терять. Теперь все, что у меня есть, принадлежит только мне. Это стоит больше, чем ты думаешь.

Я начала понимать, что она имела в виду.

Когда Олли было три месяца, Мередит велела мне найти работу.

– Но какую работу я могу найти с ребенком? – спросила я.

– Если кто и способен сообразить какую, то именно ты, Диана.

– Может быть, я смогу работать по ночам, – сказала я после того, как три ночи проворочалась с боку на бок, пытаясь что-нибудь придумать. Мне нравились замечания Мередит о моей изобретательности, и я была полна решимости не подвести ее. – Или по выходным?

– Но… что ты будешь делать с Олли? – спросила она озадаченно.

– Ну… – начала я, чувствуя себя глупо, – я подумала…. ты мне поможешь.

– Дорогая, – улыбнулась она. – Помочь – это худшее, что я могу для тебя сделать.

После того как я рассказала Гезале свою историю, умалчивать о чем-то уже глупо. Я рассказываю ей, как написала матери, что у нее есть внук, но она не ответила. Я рассказываю, как каждый год посылала ей фотографии Олли. Как однажды села на поезд, идущий к дому моего детства, чтобы убедиться, что мои родители все еще живут там, и увидела машину отца, припаркованную на подъездной дорожке, и мать в саду, выдергивающую сорняки. Я рассказываю ей, как мама посмотрела прямо на меня, а потом опустила соломенную шляпку так, чтобы она закрыла лицо, и вернулась к прополке. Я рассказываю ей, как в последний раз видела маму перед ее смертью, четыре года спустя. И что после похорон мамы я больше никогда не видела отца.

– Мне так жаль, – говорит Гезала.

– Жизнь есть жизнь. Я решила двигаться дальше и создала собственную семью. Теперь у меня есть Том и дети.

– Но ваши дети вами недовольны?

Я вздыхаю.

– Из-за денег. Всегда дело в деньгах.

– Ваши дети хотят ваших денег?

– Естественно.

– А вы не хотите давать?

Я улыбаюсь. Есть что-то восхитительно простое в манере Гезалы: ни двусмысленности, ни осуждения. И эта манера дает мне свободу говорить так же просто.

– Оказаться без денег и выжить без помощи родителей – вот единственное, что сделало меня той, кто я есть. Это показало мне, на что я способна. И я считаю, что это самый важный подарок, который мать может дать своим детям. В отличие от денег, такое нельзя отнять или потерять.

– Как будто вы сама знаете ответ, – откликается Гезала.

– Но все гораздо сложнее. Нетти хочет ребенка, и у нее проблемы со здоровьем, она никак не может забеременеть. ЭКО стоит очень дорого, и она хочет, чтобы мы помогли ей с расходами. Часы тикают, ей уже сорок. И это еще не вся картина. У меня есть основания полагать, что муж ей изменяет.

Карие глаза Гезалы расширяются:

– Она знает?

– Не уверена. Самое забавное… я сомневаюсь, что она захочет узнать. Эта история с беременностью сводит ее с ума. Она уперлась в свой великий приз – ребенка – и не способна думать о чем-либо еще.

– Поэтому… вместо того чтобы с ней поговорить… вы позаботились о том, что она не забеременеет, не давая ей денег?

– Как я уже сказала, у меня множество причин не давать ей денег. Но, честно говоря, да, я бы не хотела, чтобы она приковала себя к мужчине, который, возможно, ей изменяет. Она уже борется. Я не вынесу, если она забеременеет, откажется от своей карьеры, возможности зарабатывать себе на жизнь, от своей свободы, а он бросит ее ради другой женщины.

Я смотрю на Гезалу, ожидая мудрости, комментариев, хотя бы вопроса. Но Гезала вообще ничего не говорит, и я понимаю, что это гораздо более весомый ответ.

31

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

– Никаких айпадов, – говорю я детям под хор стонов. Они только что вернулись из школы, и моя прихожая завалена школьными ранцами, а раковина – коробками для завтраков, на диване теснятся дети. – Идите поиграйте или почитайте книжку.

Они приходят в ярость, и я спрашиваю себя… почему, собственно, так поступаю? Кого волнует, что они пялятся в айпад двадцать четыре часа подряд? Их глазные яблоки не начнут кровоточить и не станут квадратными, мозги у них не сгниют. Это не имеет ни малейшего значения. И все же я продолжаю квохтать над ними на автопилоте, что для меня так же естественно, как дышать.