Моя любовь, моё проклятье (СИ)

Ещё и как назло местная компашка на площадке засела — гоготали на весь двор, и наверняка просидят так до рассвета. Прогнать бы их, но связываться не хотелось. Не то чтобы она боялась эту мелкую гопоту — почти всех из них знала лично, а один, Семенцов, в своё время даже с признаниями к ней подкатывал и, получив отворот, вполне достойно его принял. Просто настроения не было. Её томили совсем другие чувства, далеко не боевые. Так что борец за порядок и покой во дворе из неё сейчас получился бы никудышный.

Полина взяла ноутбук. Решила почитать что-нибудь из классики, чтоб сморило. Открыла наобум Гончарова, но, не прочитав и пары абзацев, свернула страницу. Забила в гугл Ремир Долматов, нашла тот самый снимок, где он расслаблен и благодушен. Посмотрела на черты его, на взгляд мечтательный, и так сердце защемило в груди…

Сто раз она пыталась воскресить в памяти того мальчишку, которого они дразнили в лагере Маугли, но лицо его стёрлось, запомнились лишь горящие чёрные глаза. Ну и нрав. В те годы ей он казался неинтересным только потому, что был её младше, тогда как она даже на ровесников взирала с тоской и пренебрежением. Хотя что-то всё-таки и тогда её в нём зацепило, ведь она по-настоящему страдала из-за случая в сарае…

Прилив воспоминаний нарушил звонок в дверь. Полина отложила ноутбук, накинула халатик. Недовольная пошлёпала в прихожую. Одиннадцатый час — какие могут быть гости?

Наверняка это кто-нибудь из этой развесёлой компашки, хотя бы тот же Семенцов. Они вообще имели такую дурную манеру: ломиться, когда им в голову взбредёт, чтобы, например, водички попросить или пятьдесят рублей занять.

Полина распахнула дверь и обомлела. Аж дыхание перехватило. Он! Ремир! Стоял на пороге и смотрел на неё так, что душу, казалось, мог выжечь дотла. С минуту оба стояли, не говоря ни слова, не в силах оторвать взгляд. Затем Полина будто очнулась, распахнула дверь пошире, тут же в смущении опустив голову и прикусив нижнюю губу.

Ремир выглядел непривычно: в тёмно-синей футболке-поло и голубых джинсах. Даже вместо начищенных чёрных туфель — серые конверсы. Такой неформальный Ремир будоражил её, конечно, ничуть не меньше, но чувствовала себя сейчас она немного свободнее. Потому что в привычном облике, лощёном и импозантном, она всё равно воспринимала его в первую очередь, как директора, даже там, в больнице. А вот такой он — парень да парень. Он даже выглядел так гораздо моложе.

Ремир тоже признал халатик. Оглядел её с ног до головы, сглотнул. Привалился плечом к стене и опять молчит. Молчит и смотрит так, как умеет только он. Так, что, в общем-то, и без слов чувствуешь всё, что чувствует он.

Но что ж он так долго молчит? Видимо, такая у него особенность — эти вступительные паузы. Впрочем, Полина его не торопила, просто наслаждалась моментом, хоть и глазам не верила — сам Долматов в её тесной прихожей субботним вечером. Абсолютно трезвый, кстати! Значит, не порыв, значит, обдуманно приехал.

Она невольно улыбнулась. А он нет, он вперился в её губы взглядом, но почти сразу сомкнул веки, на мгновение, и потом уже посмотрел в глаза, между прочим, с неожиданной серьёзностью. И выдал, как всегда, с места в карьер, без всяких экивоков:

— Ты мне нужна.

Глупое сердце восторженно подпрыгнуло, требуя ответить: «И ты мне». Но Полина изобразила непонимание:

— В каком смысле?

— В любом смысле, — тяжело ответил он. И взгляд его тоже стал тяжёлым. — Я хочу быть с тобой… Я очень сильно хочу быть с тобой. Постоянно… всегда…

Он отвёл взгляд, отвернулся к стене и заговорил разволновано, даже сбивчиво:

— Ты даже не представляешь, как сильно я хочу быть с тобой. Думаю о тебе всё время. Ни о чём другом думать не могу. Макс вон приезжал, про работу парил. А я ничего не понял, на всё плевать стало. Я тебя…

Он осёкся, посмотрел снова на Полину, посмотрел так, словно огнём обдал.

— Я даже жениться на тебе готов. Хоть сейчас.

Полина опешила. Признание его и ошарашило, и вскружило голову, и теплом всю душу заполонило. Но последняя фраза неприятно царапнула: даже жениться… Она, как фальшивая нота, портила его такую искреннюю и горячую речь. Если уж честно, даже обидно как-то стало.

— Если это предложение руки и сердца, то оно на троечку, — с деланной улыбкой ответила Полина, — с минусом.

И в ту же секунду она сильно, до ледяного холода по спине, пожалела о своей колкости. Он прожёг её убийственным взглядом, сжал челюсти, спустя пару секунд спросил:

— А как надо было? На коленях и с цветами в зубах?

Полина попыталась перевести всё в шутку, неумело, но отчаянно:

— Что поделать? Такова традиция…

Он не ответил, просто взглянул так красноречиво, что она и без ответа поняла все его мысли: «Я душу перед тобой сейчас всю вывернул, пусть неуклюже, пусть криво, но как умею, а ты только и можешь, что ёрничать…».

А затем развернулся и ушёл, хлопнув дверью. Просто взял и ушёл! Полина, остолбенев, таращилась на закрытую дверь, не в силах поверить, что он ушёл. Как же так? Кинулась, было, следом, но услышала хлопок подъездной двери, а бежать в халатике на улицу — это уж слишком.