Моя любовь, моё проклятье (СИ)

Свет вспыхнул неожиданно. И такой яркий, прямо до рези в глазах. Ремир сначала инстинктивно зажмурился, а уж потом сообразил прикрыть наготу. Помещение оказалось заставленным всякими столами, шкафами, коробками, стульями. И из-за этих столов, шкафов, коробок показались чьи-то головы. Одна, две, пять… Они выползали из щелей и углов, как мыши из сказки Гофмана. И хохотали. Все до единого пялились на него, на голого и покатывались со смеху. Девчонки, Назар, его дружки.

В первый момент Ремир ничего не понимал. Они-то здесь откуда? Так бывает — в минуты шока мозг отказывается воспринимать действительность. Вот и у него случился ступор. А потом осознание обрушилось на него со всей чудовищной безжалостностью. Он спешно подобрал одежду и опрометью выскочил из комнаты.

— Куда ты, Маугли? Веселье ж только началось! — сотрясаясь от хохота, окликнул его Назар. — Устроим оргию!

— Трусы забыл! — бросил ещё кто-то вслед. И снова хохот.

Отбежав на несколько шагов в сторону, Ремир начал судорожно натягивать одежду. Самого трясло, руки ходуном ходили, штанины джинсов спутались и никак не удавалось в них попасть. Он сообразил, что забыл на складе не только боксёры, но и кроссовки. На белье плевать, есть другое, а вот без обуви как? Однако даже помыслить не мог, чтобы за ними вернуться. Так и остался босиком. В корпус не пошёл, снова спустился к Байкалу, уселся на знакомый валун. Его до сих пор колотило, но вовсе не от озноба. Холода он вообще не чувствовал, всё шло изнутри. И эта болезненная лихорадка казалась ему предсмертной агонией собственных чувств.

«Больше никто никогда… никто никогда…», — твердил он, стиснув зубы и сжимая кулаки так яростно, что вскоре занемели руки.

В свою комнату Ремир вернулся лишь под утро, обнаружив у дверей кроссовки. Аккуратненько так стояли на пороге.

«Ну, надо же, какая забота!», — горько усмехнулся он.

Пацаны крепко спали и не ведали даже, что случилось. Ничего, завтра всё узнают, завтра весь лагерь узнает, в этом Ремир ничуть не сомневался.

Измученный, он неожиданно крепко уснул. Сон для него сейчас был просто милостью судьбы, хоть и снилась всякая гадость. А когда проснулся (Длинный его растолкал), реальность предстала во всей своей беспощадной красе, и она была во сто крат гаже любых дурных снов.

— Ты как? — спросил.

— Тебе чего? — зло спросил Ремир, поднимаясь с кровати.

— Ничего. Просто… Ты из-за Польки не пошёл в столовку? Я тебе говорил, не ведись на неё. Как чуял, что подстава будет.

Ремир метнул в него пытливый взгляд, но худое лицо Длинного с россыпью мелких прыщиков выражало лишь озабоченность. Ни насмешки, ни злорадства, ничего более.

— Ты уже всё знаешь? — мрачно спросил он.

— Да все уже знают. И слышали, и видели…

— Что значит — все уже видели?

— Ну, они же тебя сняли на телефон и в контакт фотки выложили. В столовке сейчас только это и обсуждали. Я думал, ты поэтому на завтрак не пошёл.

Ремиру показалось, что в нутро ему плеснули кипяток. Да нет — кислоту! И она с шипением и адской болью выжигает все внутренности.

Дверь распахнулась. В комнату ввалился Витёк, а следом за ним третий пацан. Его имя так и не отложилось.

— О! Герой-любовник… — начал было Витёк, но осёкся, придавленный тяжёлым взглядом Ремира.

— Кончай стебаться, — неожиданно выступил Длинный.

И хорошо, что выступил, потому что Ремир, словно маленький, но неистовый хищник, которого очень опрометчиво раздразнили, вот-вот готов был вцепиться в Витька. Да, собственно, в любого, кто подвернётся. И дело добром бы не кончилось.

— У пацана и так трагедь из-за этой козы.

— А я чо? Я ничо, — мотнул головой Витёк. — Я наоборот. Я поддержать пришёл. Эй, Маугли, да не парься ты так. Ну, подумаешь, сняли тебя голым. Ты ж не тёлка. И ничего такого не делал. Ну, покрасовался чуток. Было бы из-за чего париться! Вот если б у тебя был маленький, тогда ещё понятно. А так… наоборот гордись… Шикарный вид! У тебя, кстати, сколько сантиметров, а?

— Дебил! — выпалил Ремир и, оттолкнув Витька, стремительно вышел из комнаты.

***

На обед он всё-таки пошёл. Не прятаться же по углам, как затравленный зверёк. Хотя именно спрятаться и хотелось, ото всех вообще, чтоб никого из них больше не видеть и не слышать. Но нет уж. Когда это он прятался? Ни за что и никому он не покажет, как ему больно и стыдно. Витёк, конечно, придурок, но, стоит признать, в чём-то он всё же прав. Совсем уж не париться, как он советует, — не получится, это ясно, но во всяком случае показывать свои терзания на радость публике точно не стоит.

Появление Ремира в столовой встретили бурно. Все глаза — на него, все разговоры — про него. А он ничего: уверенно прошёл к дальнему столику, сел, взял ложку, принялся хлебать супчик. Хотя супчик, честно-то, в горло не лез, с силой приходилось глотать.