Моя любовь, моё проклятье

– Рем, ты же не хочешь сказать, что ты просто оставишь всё, как есть?

Долматов промолчал.

– Чёрт, но почему? Столько в этот проект вложено, и всё коту под хвост из-за какой-то… Нет, я всё понимаю – твоя компания, твои деньги, но и ты пойми – я не просто хожу на работку за зарплату, я всю душу вкладываю! А ради чего? Ты её даже уволить не можешь. Не думал я, что ты из-за какой-то бабы так размякнешь.

Долматов вспыхнул, стиснул челюсти так, что желваки заходили.

– Я не могу её уволить. Это тупо – позавчера уволил, вчера принял, сегодня опять уволил… Но главное… ну не могу я так с ней поступить… У неё, Макс, больной ребёнок, девочка. Ей… не знаю, года два-три… совсем ещё маленькая… Она лежит там, как неживая, со всякими трубками. Это даже не знаю, как описать. Я таких детей не видел раньше, не знал, что так бывает. И врач мне ещё ужасов понарассказывал. Я просто с этим не сталкивался, но как представил себе… чёрт, не знаю, я бы на месте Горностаевой, наверное, тоже пошёл на что угодно, лишь бы спасти ребёнка.

– Ну ты же говорил, что оплатил операцию.

– Да там и после операции хватает всякого – лечение, восстановление, не помню уже…

– И что? Она останется у нас работать?

– Пока да.

– Рем, она тебе здорово мозги свернула.

– Ты ж сам мне всё время пел: замути с ней, замути.

– Ну я, вообще-то, имел в виду другое. Я советовал переспать с ней, а не спускать из-за неё миллионы в унитаз.

Ремир лишь мрачно взглянул на него.

Да и что тут ответить? Макса понять можно, а вот себя он не понимал. Слабость свою не понимал. Почему даже сейчас переживает за неё? Она же, можно сказать, в спину ударила.

И почему она пошла на такую подлость вместо того, чтобы обратиться к нему? Ведь нормальный человек, невзирая на обиды, в первую очередь всё равно попытается использовать все честные способы. Это уж когда совсем никаких вариантов… Неужто для неё обратиться к нему хуже, чем скрысятничать для Назара? Ну, видимо, хуже. Или же с Назаром у неё всё-таки есть отношения, и Анчугин просто плохо копал.

Но каким же беспросветным идиотом он себя выставил!

***

Рабочий день закончился, а Макс всё торчал с ним рядом, как привязанный. Отлучался лишь изредка и ненадолго. Время от времени с кем-то созванивался. Несколько раз затевал спор, мол, держать и дальше Горностаеву в коммерческом отделе – это всё равно что иметь пробоину в днище корабля и даже не пытаться её заделать. Были и другие образы, эпитеты и даже эвфемизмы. Было и откровенно обидное:

– Пойми, Рем, ты её сейчас всячески выгораживаешь, потому что считаешь своей женщиной. Думаешь: "Раз переспал, значит, неважно какая она, но моя. А своё надо защищать". Но она не твоя. И не была никогда твоей. Это у тебя к ней чувства там какие-то. А у неё – только расчёт. Посуди сам, ты её уволил, наговорил ей всякого, а она тут же с тобой в койку. Да нормальная послала бы тебя куда подальше. Ну а она всё верно рассчитала, да – работу же вернула. А потом ещё и подставила. Если бы и у неё были хоть какие-то чувства, она бы так ни за что не сделала. Она бы к тебе тогда обратилась. И потом, ну о ком мы говорим? О той, кто тебя уже один раз жестоко подставил. Люди, Рем, не меняются. Подлый человек, он и в двадцать, и в тридцать, и в пятьдесят – подлый.

Долматов молчал, но смотреть на него было страшно. Слова Астафьева стучали в висках: расчёт, подставила, не твоя... И ведь не поспоришь.

– Ты прости, что я тебе сейчас больно делаю, мне самому от этого всего хреново, но если всё это затягивать, потом будет ещё хуже, уж поверь. Если не хочешь её наказывать, чёрт с ней, но хотя бы гони её прочь. Дай ещё денег на лечение или на что ей там нужно, откупись как-нибудь, но только пусть она уйдёт. Так будет лучше для всех, для тебя в первую очередь.

Но Долматов к голосу разума упрямо оставался глух.

– Скажу завтра Оксане Штейн, чтобы перевела её в центр обслуживания. Там какие тайны? – Вот единственное, на что он согласился.

Астафьева это явно не удовлетворило, но, видимо, он понял, что спорить и дальше бессмысленно, только душу друг другу травить.

– Слушай, Рем, как решишь, так и будет. Но сегодня давай расслабимся? Тебе просто необходимо отвлечься. Я с тебя глаз не спущу, и телефон твой возьму на хранение…

"Это он намекает на ту лавину смс-ок, – поморщившись, подумал Ремир. – Да плевать. Теперь-то уже что?".

– Не хочу. Ничего не хочу. И никуда не поеду, – Долматов откинулся в кресле, заложил руки за голову, прикрыл глаза.

На него внезапно накатилась тяжёлая, отупляющая усталость. Может, сказалась ночь без сна, может, стресс, достигнув апогея, отпустил, а, может, заявили о себе законы физиологии и период возбуждения сменился торможением, но он вдруг ощутил себя до крайности измождённым и опустошённым. И действительно, не хотелось ничего, разве что только впасть в анабиоз, чтобы не слышать, не видеть, не думать, не чувствовать.

– Да можно никуда и не ехать. Тем более рабочий день закончился, все свалили. Давай тут, у тебя в каморке посидим…