Моя любовь, моё проклятье

Неожиданно Астафьева прервал телефонный звонок. Он нехотя достал сотовый, но, взглянув на экран, изменился в лице, порозовел, слегка улыбнулся.

– Это важно, Рем, прости, я ненадолго, только поговорю…

Макс вышел поспешно, чуть не в припрыжку.

«Да, моя сладкая? Прости, котёночек…», – донеслось уже из-за двери.

Рем поморщился. Котёночек! И это, называется, он размяк?

Хотя размяк, что уж. Главным образом потому, что ведь не слитый тендер его сейчас больше всего заботил, а то, что она его предала. Прав Макс – миллионы пропали, а он грузится только из-за неё. Сердце рвётся только из-за неё. Остальное вдруг как-то по боку стало. Ну да, личное для него всегда было и есть на первом месте. А ведь с таким подходом можно вообще всё спустить в трубу.

И это он Максу всячески оправдывал её подлость, потому что боялся за неё даже теперь, а внутри-то у самого такое творилось…

В дверь тихо постучали, осторожно вошли. Видимо, Астафьев уже отпустил Алину домой, раз кто-то сунулся напрямую.

Ремир лениво разомкнул веки.

Не кто-то – она, Горностаева, собственной персоной.

Горечь тяжёлым, жгучим комом тотчас подкатилась к горлу. Сердце сжалось в тугой узел. Но гнева, как ни странно, не было. Словно он уже перегорел и внутри всё омертвело.

Однако всё равно как она посмела после всего явиться сюда? В глаза ему смотреть? Сколько ж надо наглости иметь!

Она и в самом деле смотрела прямо, а если и смущалась, то вида почти не показывала. И говорила хоть и глухо, но вполне твёрдо.

– Я хочу всё объяснить.

Ремир криво усмехнулся.

– Всё было не так, как мы подумали, да?

– Именно!

– И в твоём телефоне совершенно случайно оказались фотографии котировок.

"Зачем вообще с ней разговаривать? – подумалось вяло. – Зачем слушать эти жалкие оправдания? Всё равно ведь соврёт". Так к чему позволять ей унижаться и его унижать?

Смотреть на неё было больно, и хотелось, чтобы она ушла, исчезла с глаз немедленно. Но даже и эта боль уже не казалась такой раздирающе-острой, как буквально ещё час назад. Придавившая апатия, видимо, заглушала все чувства. Даже мысли в голове ворочались медленно, нехотя.

– Нет, не случайно, – она потупила взгляд, – я сфотографировала, но…

– Ты не просто сфотографировала. – Он устало вздохнул. Ему вдруг стало противно от неё, от себя, от всей этой ситуации. И снова возник вопрос: зачем он вязнет в этом бессмысленном разговоре? Взять бы её за шкирку и выставить вон… Однако сам почему-то продолжал: – Ты намеренно пришла в тот день за час до работы, чтобы порыскать там, пока никого нет, и тайком сделать эти снимки. А потом передать Назаренко.

– Но я ему их не передавала! Я ничего ему не показывала.

– Да ну? – горько усмехнулся он. – А для чего тогда было всю эту возню устраивать?

– Я честное слово ничего ему не показывала. Пожалуйста, поверьте!

– Тогда объясни, чёрт побери, какого хрена эти фотки делают в твоём телефоне?! – повысил он голос, понемногу закипая. – А заодно скажи, за что, в таком случае, Назаренко перевёл на твой счёт триста тысяч? За то, чтобы снимки сделала, но никому не показала?

– Я эти деньги ему вернула! Сняла и вернула.

– Ты сама послушай свой лепет. Тебя поймали с поличным. А ты как тот вор, которого схватили за руку, но он вопит: «Рука не моя!». Имей хоть крупицу самоуважения, хоть раз в жизни поведи себя достойно.

– Я правда… – начала она, но осеклась. Глаза её расширились. – Хоть раз в жизни? Почему вы так… Вы про что?

– Да про всё. В какой-то момент, когда ты тут молнии метала, я и впрямь подумал, что ошибался в тебе, подумал, что ты не такая. Да я даже был готов...

Он оборвался на полуслове, а, помолчав, продолжил уже холодно:

– Знаешь, может, у тебя и изменились цели, но методы остались те же. – Это его «методы» прозвучало как плевок или как пощёчина, с таким презрением он это бросил.

– Какие ещё методы?!

– Думаешь, я не понимаю теперь, почему ты со мной тогда… поехала? Сразу после того, как я сказал про увольнение...

Она ошарашенно смотрела на него во все глаза.

– То есть, по-вашему, я… с вами… чтобы не уволили? Хотите сказать, что я…? – Голос у неё сорвался, нижняя губа заметно задрожала. – Да вы… вы-то сами после таких слов кто?!

Она развернулась на низеньких каблучках и стремглав выскочила из кабинета.

Глава 26

В кабинете продажников царил переполох. Лиза рыдала так, что даже Анжелу проняло. Только причину никто понять не мог. Кроме того, что директор её как-то особенно сильно отругал и даже обозвал. Беркович хлопотал вокруг неё вовсю, охал, утешал, даже сбегал на первый этаж, принёс стакан с водой.

Только Полина оставалась безучастна. У неё своя драма. «Пошла вон» до сих пор рефреном стучало в голове и не давало думать ни о чём другом.

Однако, когда первый шок спал, Полина обнаружила, что острой обиды нет, да и злости нет.

Конечно, эти слова грубые, оскорбительные, ещё и сказал он их, к сожалению, при Астафьеве, но они, скорее, потрясли её, чем обидели по-настоящему. И оправдание им сразу нашлось: он ведь не знает всей правды! Не знает, что фотографии эти злосчастные она никому не показывала.