Моя мадонна / сборник

В 1831 году Тургенев снова на родине.

Он встречается с Пушкиным. Александр Сергеевич читает другу «Евгения Онегина» — пока еще со строфами о декабристах.

И какие друзья!

18 июня 1832 года Тургенев вместе с Жуковским уезжает за границу.

Накануне Тургенев посетил Жуковского.

Он вошел в его кабинет и еще в дверях, здороваясь, сказал:

— Я на секунду, Василий Андреевич. И садиться не буду.

Жуковский пошел к нему навстречу.

Остановились посредине комнаты.

— Всю ночь не спал, — сказал Тургенев, — и пришел к выводу: тебе, воспитателю наследника, негоже ехать на одном пароходе со мной, политически ненадежным человеком.

— Во-первых, все же садись, — сказал Жуковский, показывая на кресло и придвигая второе кресло напротив. — Садись, говорю. — И он потянул Тургенева за руку. Тот повиновался.

Жуковский опустился в кресло напротив.

— Во-вторых, — сказал он, — не городи глупостей. Едем вместе, как и договорились. За меня не тревожься. Не в таких положениях бывал.

Тургенев еще возражал некоторое время, но затем согласился, успокоился.

18 июня 1832 года на пароход, вместе с Тургеневым и Жуковским, сели Пушкин, Вяземский и Энгельгардт. Они провожали друзей до Кронштадта.

До этого был у них прощальный обед в клубе. Все старались развеять грусть Тургенева, который боялся, что родину покидает навсегда, что правительство не разрешит ему возвратиться.

Жуковский пытался разубедить его в этом. Вяземский подтрунивал:

— Страхом обуреваемый, Тургенев кушает, как всегда, отлично! — И, обращаясь к остальным, рассказывал: — Как-то раз, плотно пообедав, медлительный и грузный Тургенев довольно бодро гулял по улицам Петербурга. Увидел его я и спрашиваю: «Что это с тобой? Почему не сидишь, как обычно, не лежишь, а гуляешь после обеда?» — «Да я боюсь, что до ужина не проголодаюсь. Ужин-то сегодня раньше обычного».

Все смеются, зная страсть Тургенева плотно и вкусно поесть.

— Что это ты меня таким объедалой и лежебокой представляешь? — ворчит он недовольно.

— Нет, Александр Иванович, — говорит Вяземский, — мы все знаем, что с любовью покушать и поспать в тебе сочетается удивительная подвижность. Ты же целый день в бегах. И бегаешь не просто так, а по самым добрым делам: все кому-то помогаешь, за кого-то хлопочешь. Знаем, что и своих денег не жалеешь, чтобы помочь нуждающемуся. Все знаем, дорогой друг!

Затем, улыбаясь, Вяземский продолжает:

— И знаем, как один приятель твой из Москвы отправил через Булгакова тебе письмо с надписью на конверте: «Беспутному Тургеневу, где-нибудь на распутье».

Громкий смех покрыл слова Вяземского.

— Ну что же, на прощание еще что-нибудь припомните, — добродушно говорит Тургенев, большой рукой простого крестьянина приподняв бокал с вином, и, прищурившись, разглядывает его красивый цвет.

— Припомню, — говорит Вяземский. — Друзья, послушайте. В Англии Тургенев познакомился с Вальтером Скоттом, который пригласил его погостить в своем имении. Тургенев поехал, но дорогой вспомнил, что не читал ни одного произведения писателя. Он срочно свернул к книжному магазину, купил первый попавшийся роман Вальтера Скотта. Дорогой, перелистывая страницы, пробежал его. Запомнил несколько цитат. Наш друг здорово умеет вставлять где надо цитаты. Слушаешь их и думаешь: ну Александр Иванович, видно, всю жизнь от книг не отрывается. А ведь читать-то ему особенно и некогда.

Тургенев только собрался шумно рассердиться на друга, но тот сделал жест рукой: дескать, подожди, дослушай. И продолжал:

— С присущим ему острым умом, сметливостью, проницательностью наш друг умеет схватить суть книги, лишь пробежав ее глазами. Будь он более усидчив, он оставил бы по себе большой след в литературе и на государственном поприще. Еще напомню, Александр, как Карамзин говорил, что доброта и благодушие испаряются изо всех твоих потовых скважин.

— А страх твой о том, что тебя больше не впустят в Россию, оставь, — говорит Жуковский, — не бойся, поможем.

…Когда из Кронштадта пароход поплыл прочь от родины, Тургенев стоял на палубе подле Жуковского и смотрел, как Пушкин, Вяземский, Энгельгардт прощально помахивали платками. И, несмотря на увещевания Жуковского, сердце его разрывалось от горя. Потом силуэты друзей стали неразличимы. И он смотрел уже на сизые пенистые волны, разбивающиеся о нос парохода и водный простор, распростершийся впереди.

— Вот так всю жизнь — туда и обратно. Вне родины. Один. Без семьи, — сказал он Жуковскому.

— Но с друзьями! И с какими друзьями! — утешил Жуковский.

Тургенев поглядел на Жуковского, ничего не сказал, но подумал, что друзья-то у него действительно настоящие, задушевные, преданные. Он с нежностью вспомнил Пушкина, с глубоким уважением подумал о Вяземском. А Жуковский — вот стоит рядом, человек необыкновенной души и такой же одинокий, как он.