Моя мадонна / сборник

Петр осторожно протиснулся между теми, кому не досталось места на длинных скамьях, пробился в угол и сразу же увидел мать. В театре было душно. Но все же не так душно и дымно, как вечерами, когда зажигались сальные свечи. Мать играла барыню. На ней была широкополая шляпа с цветами, из-под которой на открытую шею опускались черные кудри; на длинное белое платье, все в оборках, накинута пестрая шаль. На руках до локтей — кружевные перчатки. Ее говор, внешность, движения — ничто не выдавало крепостную. Она была настоящей барыней, каких только что видел Петр. Все было так правдиво, так естественно, что Петра захватил талант актрисы. Он сжал веки, чтобы предательские слезы скорей вылились из глаз, а со щек смахнул их ладонями.

Артист, а это был сосед Кузнецовых Михайло Сибирцев, роль свою исполнял плохо. Играл старательно, но барина в нем не чувствовалось, и движения его были скованны, и зрители явно ждали выхода матери Петра. И вот она появилась в черном костюме наездницы, в шляпе, с хлыстом в руке, тонкая, как тростиночка. Появилась и напомнила Петру образ той наездницы на аллее парка Каменного острова… Как она теперь? Что приготовила ей судьба? Ведь он, Петр, больше никогда не увидит ее и не услышит о ней.

Мать, указывая в зрительный зал, говорила партнеру о дороге, по которой они поскачут на конях. Она остановилась, будто что-то разглядывая в зале. И вдруг глаза ее встретились с глазами сына. По тому, как дрогнул ее голос, как ласково засветились глаза, Петр почувствовал, что она узнала его; какой-то момент молчала, собирая силы.

Петр понял, что допустил ошибку, внезапно явившись сюда, и медленно стал выбираться на улицу.

Родной дом встретил его так, точно уехал он только вчера. В сени выскочила Акулина, она прибежала, узнав о приезде брата. Она недавно вышла замуж, но была все такая же — пухлая и яркая, только светлые волосы повязаны платком. Появилась Евлампия — широколицая и краснощекая, как сестра, с глазами, удивленно и непонимающе глядящими на мир, с полуоткрытым в добродушной улыбке ярким ртом, и трудно было понять, узнала ли она Петра; может быть, и узнала, но вряд ли понимала, что это ее брат, человек ей близкий.

В объятия схватил Петра старший брат Иван, долговязый, узколицый. В семье его недолюбливали, за расчетливость прозвали Лавочником, и это прозвище перекочевало в деревню. Теперь он работал на большой должности — контролером.

Радостно заговорил на печи дед, свешивая седую кудлатую голову. Вот уж поистине был он и горем и радостью для семьи: всякую малость рассматривал как великое благо, умел радоваться и радовать других.

— Совсем мужиком стал, Петруха, — с гордостью заговорил дед. — Ну, рассказывай, рассказывай, как жил в Петербурге. Что видел?

И до ночи в доме Кузнецовых не прерывалась беседа. Вернулась из театра мать, со слезами обнимая сына, твердила: «Я узнала, узнала, что здесь ты». Пришел с работы всегда угрюмый, молчаливый отец. Теперь он был учеником доктора Лейхтвельда и работал в больнице. Петр с уважением расспрашивал отца о работе, но тот, как всегда мрачно, отвечал: «На побегушках, сынок, на побегушках».

Пришел и второй брат, Федор, с женой Катериной.

Федор был учителем, работал с удовольствием. С детства отличался особой рассудительностью, желанием всех поучать. К наукам имел большую склонность.

Лицо у Федора был доброе, улыбка мягкая и душевная. Дети его любили. Жену Федора Катерину Петр считал женщиной ничем не примечательной. А вот жена Ивана прежде Петру казалась непревзойденной красавицей. Теперь же, после того как он увидел подлинную женскую красоту, она показалась ему расписной куклой.

На столе шумел пузатый медный самовар. Стояла четверть браги, принесенная Михайлой, мужем Акулины, кудрявым, совсем еще мальчишкой, — он был сиротой и с детских лет отирался в доме Кузнецовых.

Все сели за стол. Только дед остался на печи да Евлампия равнодушно присела на порог.

Разлили по стаканам брагу.

— За сына Петруху, — покрякивая, с каким-то смущением сказал отец, одной рукой поднимая стакан, а другой подавая кружку деду на печь.

Все молча чокнулись, молча выпили. Захрустели солеными огурцами и капустой. И тут должно было пойти обычное русское веселье. Но веселья не было. И Петр вдруг вспомнил — вот такое же невеселое торжество там… Он стоит в коридоре. Слышит французскую речь. Русское «горько». Но не чувствует, чтобы кому-то было весело. Будто туча нависла над собравшимися людьми и вот-вот разразится громом и молниями. И сейчас Петр почувствовал эту нависшую тучу.

— Батя! Что случилось-то? — громко спросил Петр, отставляя стакан.

Точно ожидая этого вопроса, мгновенно заголосила мать, запричитали женщины, отвернули головы братья.

И тут только узнал Петр, что согласие графини Софьи Владимировны Строгановой на отъезд его, Петра, из Петербурга в Билимбаевский строгановский завод было с трудом выпрошено родителями.